старался не показать вида и всячески сдерживал себя, чтобы не оглядываться на каждый шорох. Но, как назло, то и дело валились вокруг сухие шишки, с шумом взлетали из кустов рябчики, с треском ломались под ногами сучки, отчего он всякий раз невольно вздрагивал и виновато посматривал на Ивана. Вавилов же пробирался сквозь лес столь же быстро и деловито, словно шел давно знакомым городским проходным двором, где все изведано чуть ли не на ощупь, вплоть до количества веток на чахлом кусте сирени у входа в дворницкую. Казалось, он ни на что не обращал внимания, но стоило Алексею застыть на мгновение у коровьей лепешки, тут же остановился и заспешил к приятелю.
– Ну, что там?
– Смотри, – склонился над ней Алексей, – сама корова, видно, прогулялась дня два назад, а тот, кто в нее наступил, – час назад, а то и меньше.
Иван присел на корточки и веточкой потрогал края следа, отпечатавшегося на коровьей лепешке, и снизу вверх посмотрел на Алексея.
– А сапог-то казачий. С новыми подковками. Ишь, как хорошо отпечатались! – Он той же веточкой измерил длину, ширину и глубину следа и, довольно улыбаясь, пояснил: – Добрый казачок побывал. Не иначе Гаврила, а то и сам Никита. И, наверное, за нами следили.
– С чего ты взял? – опешил Алексей. – Зачем им за нами следить? Скорее это ратники, чем казаки!
– На поперечных воду возят, – усмехнулся Иван. – Ты что ж, мне не веришь? Я тебя когда-нибудь обманывал?
– Нет, но... – Алексей пожал плечами, – как-то не вяжется...
– Ладно, гляди, – Иван жестом предложил ему присесть рядом на корточки. – У ратников сапоги мягкие, без каблуков. А здесь на жесткую колодку сшиты, под шпоры, и с каблуком. И подковы... Я такие у Гаврюхи заметил, когда его одежку еще в Североеланске забирали на катране. А потом я его сапоги внимательно оглядел, уже после того, как они мальчонку в баню поместили. На грядках все ж какие-никакие следы остались. Вот я и проверил, какие из них принадлежали Гаврюхе.
– По-твоему, он побывал здесь недавно? А ты не ошибаешься?
– Я тебе удивляюсь, – уставился на него Иван, – а кого ж еще Никита мог снарядить за нами проследить? Самому вроде не солидно, а кому он, кроме себя, больше всего доверяет? Ясно, Гаврюхе! Но откуда ж ему было знать, что нас с тобой на это самое дерьмо нелегкая вынесет? – Он поднялся на ноги, огляделся по сторонам. – Наверняка уже, шельмец, донес и про стрелы, и про то, что мы возвращаемся.
– А Сашка? Сашку они тоже использовали?
– Нет, малец тут ни при чем! Сашка по своей воле нам помогал. И, возможно, не зря на выстрел кинулся.
– Ты... полагаешь? – поразился Алексей.
– Не полагаю, а лишь предполагаю, – поправил Иван и, посмотрев на слегка помутневшее небо, заторопил Алексея: – Пошли, пошли, не дай бог, погода испортится.
Минут через десять они выбрались на опушку, но лагерь Корнуэлла обогнули стороной, отметив для себя, что палатки уже убраны, а лошади завьючены. Корнуэлла, чернобородого Ахмата и Глухаря в лагере не наблюдалось. Предоставленные сами себе, индусы бродили по лагерю, а двое или трое сидели на берегу, опустив босые ноги в воду.
Казаки, которых привел с собой поутру Гаврила, тоже исчезли и обнаружились лишь у станичного правления. Кони стояли у коновязи, а станичники сидели на длинном бревне, истертом до блеска многочисленными казачьими задницами. Они смолили цигарки и трубки и вяло переговаривались. Ни Гаврилы, ни самого Никиты среди них не было. При виде Алексея и Ивана станичники несколько оживились. Но внимание городских сыщиков переключилось уже на подводы, стоявшие рядом с крыльцом. На одной из них валялась попона, покрытая бурыми пятнами, похожими на кровь.
Они подошли ближе, и Иван выругался себе под нос. В крови была даже солома на дне телеги, а борта и колеса – в ржавых подтеках.
Иван выразительно посмотрел на Алексея, и оба, не сговариваясь, оглянулись на казаков. Вытянув шеи, те с любопытством взирали на полицейских.
– Что? Голдовского привезли? – спросил Иван и уточнил: – Того переводчика, что украли ночью!
– Его, его, – закивали казаки и поднялись с бревна. Они окружили кольцом Ивана и Алексея, и один из них, самый старший по возрасту, степенно пояснил, тыча мундштуком трубки в сторону телеги:
– Только что доставили. Его хохлы с Полтавки нашли на дальних делянах за Кызыром. Они там лес корчевали под картошку. В кедровниках, вишь, картошка шибко вкусная родится.
– Живой?
– Откель, Иван Лександрыч? – удивился казак. – Крови вишь сколько? Больше, чем с телка!
– Да уж! – Иван приподнял попону за край, оглядел ее и бросил на прежнее место. И спросил: – Где атаман?
– В правлении все, – ответил казак. – И хохлы там же. Вместе с Миколой, старостой ихним. И эти, басурманцы...
В этот момент распахнулись створки окна, и Шаньшин высунулся наружу.
– Слава богу, вернулись! А то я собрался за вами казачков посылать. Уж не заплутали ли где, думал!
– Долго ж ты собирался, – не сдержался и съязвил Иван. Они вошли в правление, и острый глаз Вавилова тут же ухватил и Гаврилу, и трех лохматых мужиков. Самый крупный из них в довольно чистом армяке, вероятно, и был Микола Перетятько – староста соседней Полтавки. Корнуэлл сидел рядом с атаманом. Выглядел он встревоженным и на приветствие сыщиков ответил лишь кивком головы. Глухарь и Ахмат пристроились прямо на полу у порога...
Алексей сел на лавку рядом с Гаврилой, а Иван подошел к столу атамана. Никита Матвеевич был крайне расстроен.
– Гляди, Иван Лександрыч, – кивнул он на лежащее прямо на полу тело. Оно было закрыто простыней, которая лишь по краям оставалась белой, настолько пропиталась кровью. – Вот привезли!
Шаньшин поднял простыню за край. Корнуэлл сморщился и отвернулся. Алексей в изумлении поднялся на ноги. Такое он видел впервые. Тело Голдовского напоминало муляж в зале анатомического музея. Тот самый, который должен наглядно показывать строение мышц... С переводчика, похоже, содрали кожу, ударила в голову первая мысль. Тошнота подступила к горлу сильнее даже, чем в прошлом году, когда он доставал из бурелома в Тесинске растерзанные медведем трупы преступников. Но он сумел справиться со спазмом и даже не закашлялся.
– Вон оно что! – произнес Иван задумчиво и склонился над трупом. – Я про такое слышал! Эх, Иннокентий Владимирович, Иннокентий Владимирович, разве ж ведали вы, какую лютую смерть примете?! – произнес он укоризненно и посмотрел на Полякова. – Алексей, подойди! Надо будет протоколом оформить осмотр трупа. Думаю, даже фельдшера не придется приглашать, чтобы установить причину смерти. Давай, занимайся, – он хлопнул Алексея по плечу, – а я опрошу хуторян. – Он повернулся к Миколе: – Ну, кто первый?
– Его собаки обнаружили! – пояснил угрюмо Перетятько. – Мы их завсегда вперед подвод пускаем, чтоб зверь ушел, если что! А тут только Кызыр перевалили, они такой рев подняли, да еще с подвывом, что мы даже не поняли, кого держат-то? Ружьишки подхватили и в тайгу. А он вот тебе, на березе висит. За руки и ноги его привязали. – Староста перекрестился. – Что твой кусок мяса. На спине только кожи и осталось с ладонь, не больше. – Он поднял глаза от тела, лежащего на полу. – Это что ж деется? Так они всякого приговорят...
– Никита Матвеевич, где я тут могу свидетелей опросить? – прервал его тираду Иван. – И желательно, чтобы никто нам не мешал!
– А в канцелярию пройдите, – Шаньшин распахнул дверь в соседнюю комнату. – Там и чернила, и бумагу найдете. Опрашивайте, сколько душа пожелает.
– Староста – со мной, остальные дожидаются, пока не позову, – приказал Иван мужикам, которые покорно закивали головами и проводили их испуганными взглядами, словно уже наперед определили себе место в арестантской.
На пороге Иван оглянулся.
