— Послушайте, — сказала она. — Я знаю, что вы его любите. Я уверена, что вы желаете ему добра. Но вы должны подумать и о своей семье. Я разговаривала с вашим мужем, я знаю, что у вас есть сын. Подумайте лучше о нем.
Я отвела глаза. Мне было холодно и хотелось выпить чего-нибудь горячего, и я не смогла удержаться, чтобы не взять ее чашку и не отпить глоток. Не думаю, что она даже заметила это, настолько далеки мы сейчас были от этого.
— Как бы то ни было, но вы не можете принять его, — добавила она тише, — даже если позволяют условия. Он несовершеннолетний. Вы знали, что он еще несовершеннолетний?
Я не ответила. Я сдерживала дыхание, потому что теперь оно пахло как ее, только слова, слетавшие с наших губ, были разными, подумала я. Она глубоко вздохнула, потом сказала:
— Элен, — и по ее тону я поняла, что она хотела это сказать с того самого момента, когда села рядом со мной на скамейку в парке, — я знаю, почему вы чувствуете себя такой близкой ему. Но вы ошибаетесь, если считаете, что это можно сравнивать. Он не выберется из этого сам, Элен, он никогда не выберется сам.
Я еще держала в руке чашку и осторожно опустила туда пальцы другой руки, только ногти и чуть-чуть кожи вокруг, кофе еще был горячим, и только это — ожог и боль — помогли мне не закричать и не заплакать.
— Убирайтесь, — глухо сказала я, и ей хватило одного взгляда, чтобы все понять. Она встала и отступила на несколько шагов, подняла свою сумку и пошла к двери.
— Я знаю, он рассказал вам, где он прячется. Я знаю, вам он доверяет. Но все будет гораздо проще, если вы нам поможете. Мы все равно найдем его, с вами или без вас, но если вы нам поможете, это будет гораздо менее болезненно для него.
— Убирайтесь.
— Вы сможете продолжать видеться с ним, — торопливо добавила она умоляющим голосом. — Я обещаю, что у вас будет право на посещения. Я вам обещаю. Я позабочусь, чтобы его госпитализировали недалеко отсюда. Вы сможете видеть его так часто, как захотите.
Она вопросительно смотрела на меня, я молчала, но направилась к ней, сжав руки, и в тот момент я была готова ударить ее, выбросить вон, как ты когда-то вышвырнул меня из парка. Она вытянула руку, чтобы остановить меня, руку, держащую сумку, в которой лежала фотография, и поспешно сказала:
— Я оставляю вас до послезавтра. Вы можете поговорить с ним, убедить его вернуться или просто сказать мне, где он. Иначе мне придется позвонить в полицию, и, поверьте мне, лучше этого избежать. Один раз так уже было. После этого он неделями ни с кем не разговаривал, даже со мной.
Подойдя к двери, она порылась в сумке и вынула оттуда маленький конверт, такой же, как я видела на берегу пруда, и протянула мне.
— Если вы его увидите, отдайте ему это, — добавила она. — Я пишу ему уже давно, но не уверена, что он находит мои письма. Передайте ему это, я прошу вас.
Я не пошевелилась, и тогда она мягко наклонилась и положила конверт на пол между нами, потом повернулась и вышла.
Через несколько минут я подняла письмо и вернулась на кухню. Я села за стол, лицом к ее стулу, на то самое место, которое так и не заняла, пока она была здесь. Положив голову на руки, я долго сидела неподвижно. Гораздо позже я услышала, как какая-то женщина на улице зовет своего сына, это напомнило мне имя, которое она произнесла во время нашего разговора, и только теперь я вспомнила, что именно так ты просил называть тебя, когда я впервые разговаривала с тобой в парке.
Прошло время. Ты продолжал надевать свои старые маскарадные костюмы и приходил встречать меня возле школы, и, хотя мама давно перестала шить их нам, ты вырос так мало, что многие еще были тебе впору. Ты часами ждал меня на тротуаре, облаченный в плащ фокусника, держа в руке волшебную палочку, которую иногда, не говоря ни слова, наводил на учеников, выходящих из школы. А иногда ты надевал странный серый костюм, призванный изображать комбинезон летчика, и черные перчатки, а на глаза — два резиновых кружка, зацепленных резинками за уши. Собака всегда сопровождала тебя, и, чтобы занять время, ты, командуя, бросал ей палку. Она не всегда приносила ее, и тогда ты сам отправлялся на поиски, сопровождаемый позвякиванием бубенчика. Ты, конечно, был еще маленьким, но для этого — уже слишком большим, к тому же у тебя было такое недетское лицо — взгляд был пристальным и серьезным, что так контрастировало с худенькими руками и затылком.
Дети смеялись над тобой, и впервые я не встала на твою защиту. В первый раз я предпочла, чтобы ты был не таким, как все. Когда у меня спрашивали, сколько тебе лет, я обманывала, утверждая, что тебе едва исполнилось шесть, но этого было недостаточно, чтобы объяснить все. Когда ты слышал, что над тобой смеются, то смотрел на них с невинным и загадочным лицом, не моргая, пока некоторое смущение не овладевало ими и они не удалялись, пожимая плечами и крутя пальцем у виска. Случалось, что ты впадал иногда в состояние неистовой ярости и бросался на них очертя голову, нанося удары и кусаясь. Иногда вмешивался какой-нибудь учитель, кое-как хватая тебя, и, хотя ты был слабым, драка доходила до крови, и ничто не могло успокоить тебя — ни угрозы, ни уговоры. Однажды ты ударил прямо в грудь молодую женщину, которая попыталась посадить тебя на колени, она побелела и долго не могла отдышаться, держась за сердце. Иногда я сбегала, потому что не могла больше защищать тебя, у меня больше не было сил, я пряталась в туалете или пустом классе и, слыша, как во дворе меня звали по имени, затыкала уши и напевала что-то с закрытым ртом. Тогда они звонили маме — у них был список всех домов, где она делала уборку, и это было еще большим унижением. Она приезжала спустя несколько минут на своем старом автомобиле, одетая в свой фартук, кожа на ее руках была сморщенной от воды, а глаза красными. Она садилась рядом с тобой и долго говорила что-то, пока ты не возвращался к нам, пока не начинал слышать ее и не соглашался пойти за ней, твое личико было осунувшимся от усталости, словно тебе пришлось долго-долго идти откуда-то издалека, чтобы вернуться сюда.
Однажды я неловко попросила тебя больше не ждать меня возле школы. Я утверждала, что меня оставляют после уроков и запрещают уходить вместе со всеми, так что я даже не знаю, во сколько смогу пойти домой. Ты не смотрел на меня, рисуя за маленьким столом, который поставили специально для тебя перед окном, это был мой старый стол, у которого отпилили ножки, чтобы он подходил тебе по росту. Ты высунул язык и не замечал меня, тогда я повторила то, что сказала только что, и мой голос звучал еще фальшивее, наконец я спросила: «Ты согласен? Я сделаю тебе подарок, если ты будешь вести себя хорошо, я принесу тебе из школы тетрадки и фломастеры». Тогда ты кивнул, берясь за новый рисунок. Мне не надо было заглядывать тебе через плечо, чтобы узнать, что это было, — ты и я, ты никогда не рисовал ничего другого, мы держались за руки, нет, у нас была одна рука на двоих — гибкая трубка, тянущаяся от твоего плеча к моему. У меня были золотые волосы, как у принцессы, и корона на голове, и у тебя тоже была корона, и на твоих рисунках мы всегда были одного роста.
На следующий день ты снова был возле школы, бросая собаке мячик, босиком, несмотря на холод. Спрятавшись в крытой галерее, я ждала несколько часов, пока все уйдут. Наконец и мне пришлось уйти, когда смотритель сказал, что собирается закрыть все двери. Я думала, что ты не выдержал и ушел, но, как только я вышла за ограду, ты внезапно появился — ты ждал меня в подъезде дома, улыбаясь, побежал мне навстречу и бросился в мои объятья.
Тем вечером я подождала, пока ты заснешь, и тихонько вышла из комнаты. Я нашла маму на ступеньках крыльца, она накинула пальто на плечи и сидела со стаканом в руке; увидев меня, она удивилась и поспешно спрятала стакан в тень, как будто я не знала, что она там делала. Правда заключалась в том, что она стала пить все больше и больше, теперь почти ежедневно, она возвращалась поздно вечером и неуверенным шагом прокрадывалась внутрь, распространяя вокруг себя запах холода и табачного дыма.
Не решаясь взглянуть на нее, я спросила, не может ли она как-то помешать тебе ходить в школу, брать тебя с собой на работу, как раньше. Она долго и пристально смотрела на меня с задумчивым видом, и я подумала, что она хочет упрекнуть меня в том, что я недостаточно добра к тебе и не справляюсь с ролью старшей сестры, но, к моему удивлению, она неожиданно протянула руки, прижала меня к себе и усадила к себе на колени. Она мягко отвела мои волосы и поцеловала в щеку. Она сказала, что все понимает, на моем месте она бы тоже больше не хотела, чтобы братик приходил встречать ее у школы, понимает, что он,
