очистить его биографию от современных искажений. Когда иные биографы изображают Сида только в зловещем красноватом свете с резкими тенями, в каком его видели враги-мусульмане, — с точки зрения критики это совершенный абсурд. Разумеется, на арабскую историографию, в то время намного более развитую и умелую, чем латинская, необходимо обращать большое внимание и не игнорировать ничьих взглядов, сколь бы нелицеприятны они ни были; но в то же время объективный исследователь непременно должен замечать, помимо недоброго света мусульманских текстов, еще и лучики того бледного и ясного света, который могут бросить на наш предмет христианские источники, хоть бы и самые скудные, а также видеть неяркие реалистичные проблески ранней поэзии, отражающей подлинное впечатление, какое герой производил на современников — на тех, кто жил рядом с ним, «кто пользовался плодами его подвигов», по словам автора «Песни о Кампеадоре».1
Фигура исторического Сида, увиденная глазами обоих враждующих народов, бесспорно и определенно воплощает высочайшие человеческие качества, хотя он и жил среди военных бурь в одну из самых злосчастных эпох. Он выглядит олицетворением одного из самых критических моментов великой борьбы двух исторических миров — христианства и ислама и прежде всего олицетворением Испании, которая, отразив в этот период сокрушительное мусульманское нашествие, избежала грозной опасности, в тяжелой борьбе отстояв для себя возможность по-прежнему идти своим путем вместе с христианским Западом. Сид — герой Испании в полном смысле слова: ведь в его деяниях участвовали и кастильцы Альвара Сальвадореса и Альвара Аньеса, и астурийцы Муньо Густиоса и братьев доньи Химены — графов Овьедских, и португало- галисийцы Мартина Муньоса — графа Коимбры, и арагонцы двух королей — Санчо Рамиреса и Педро I, и каталонцы Раймунда Беренгера Великого, сделавшего дочь Кампеадора графиней Барселонской. Поэтому Сид — герой-эпоним,
Такова биография, выбранная издателями как эссенция всего испанского и как часть той высокой культуры, которую достойная «Колексьон Аустраль» распространяет при помощи своей геройской тысячи избранных томиков, несущих в самые отдаленные школы и дома Испании и Америки самое возвышенное и прекрасное из созданного разумом человека во все времена и на всех широтах.
Предпосылка
История и Поэзия
Сид — эпический герой особой природы. Об основных действующих лицах греческого, германского или французского эпоса История знает очень мало или ничего. Раскопки ученых убеждают нас, что Троянская война была реальным событием и действительно происходила на том месте, где мы теперь видим развалины, и уверяют в достоверности гомеровских поэм, коль скоро выкопанные объекты подтверждают их и служат им иллюстрацией; но об Ахилле мы никогда ничего не узнаем. Ничего не известно и о Зигфриде; можно только предполагать, что он был историческим персонажем, как бесспорно был таковым король бургундов Гунтер, при дворе которого, как говорит нам Поэзия, супруг Кримхильды встретил любовь и смерть. Исторические труды о Карле Великом уверяют нас, что был такой Роланд, бретонский граф; но, помимо факта его существования, мы о нем ничего не знаем, кроме описания его плачевной кончины. Рассказы о жизни этих героев навсегда останутся в области чистой Поэзии, недоступные для анализа любознательного историка. А вот Сид — герой совсем иного склада: он покидает свой высший, идеальный мир, чтобы твердым шагом спуститься в сферу Истории, и спокойно идет навстречу опасности более страшной, чем все, перенесенные им при жизни: позволить народу, за который он столько сражался, рассказывать о нем, а некоторым современным эрудитам, более беспощадным, чем враги, которых он покорил, — опошлить его образ. Дело в том, что Сид, в отличие от других героев, жил не в те древние времена, когда История еще не отделилась от Поэзии. Широкий поток художественного творчества, имеющего отношение к Ахиллу, Зигфриду или Роланду, возникает перед нами подобно загадочному Нилу — из неведомых и непознаваемых родников, тогда как реку эпоса о Сиде можно проследить до самого ее истока, расположенного на тех же вершинах, где раздельно пробиваются реки Поэзии и Истории, которые позже смешивают свои воды; литературная критика позволяет нам узнать первоначальную историю и вместе с тем выйти к поэзии современников героя, которую вдохновляла сама его жизнь или свежие воспоминания о ней. И эта современная поэзия, сохранившаяся для испанского героя, но не для остальных, может помочь нам, дополняя Историю, познакомиться с его характером, а также узнать детали, в которых поэтические тексты удовлетворительно согласуются с историческими.
История и Поэзия — то есть история, подтвержденная документами, и ранняя поэзия — здесь демонстрируют редкостное и характерное единство, и нет эпического героя, лучше освещенного светом Истории, нежели Сид. Более того: часто оказывается, что в реальности характер Сида выглядит более поэтично, нежели в легенде. Последняя произвела на свет немало стихотворных строк, но оставила без внимания много других поэтических жил, какие создает для нас реальная жизнь в той естественной и незамутненной форме, в какой свою красоту являет природа.
Самая ранняя поэзия, обращенная к современникам, хорошо осведомленным о событиях и лицах, не могла не стремиться к правдивости, не могла не основываться на реальных фактах, известных всем; поэтому в дополнение к данным Истории мы в нашей биографии будем как вспомогательный источник постоянно использовать стихи, когда они заслуживают особого доверия.
Отрицание поэзии
Не сознавая древности этой поэзии, не догадываясь о причинах ее реалистичности, критика прошлого века противопоставила Сиду, созданному поэзией, реального Сида и породила бурный поток тотального развенчания чтимой доселе исторической фигуры.
Эта «сидофобия» возникла естественно и почти неизбежно, когда наш арабист Хосе Антонио Конде в 1820 г. написал биофафию Сида на основе арабских источников, поскольку они дают значительно более богатые сведения, чем источники латинские; а в этих арабских текстах то и дело поминается «Кампеадор, да проклянет его Аллах», «неверный галисийский пес», «проклятый главарь». Позже голландский арабист Р. Дози развил этот тип ислами-зированной биографии, наслаждаясь резким контрастом, когда в его описании традиционный герой испанского народа превращался в беглого преступника без родины, без веры, без чести; чтобы создать такой образ, автор совершенно оставил без внимания редкие похвалы, прорывающиеся у Ибн Алькамы и Ибн Бассама по адресу Сида, зато перенял все обвинения, найденные у этих и у других арабских авторов, не только повторив их без должной осмотрительности, но преувеличив и даже присочинив там, где их не было.
В настоящее время использование еще большего количества арабских источников и более полная разработка источников латинских позволило опровергнуть выводы Дози. Тем не менее «сидофобия», одиножды возникнув, по-прежнему остается легким соблазном: разумеется, не для нового изучения источников, как это сделал эрудит Дози (ведь для этого надо много работать), а для безответственной эссеистики, легкой геростратовской известности поджигателя храма, без риска понести ответственность. Больше уже не скажут, что Сид-де был наемником, клятвопреступником и т. п., однако «сидофобия» принимает новые формы, более или менее скрытые, и проявляется это именно в том, что ее сторонники не желают, чтобы Сид был окончательно признан героем, олицетворяющим Испанию.
Две характерные черты Сида
Единодушие подлинной истории и самой ранней поэзии, о котором мы говорили, относится не только к поразительным деталям, но и к общему смыслу жизненного подвига Сида, который находят и подчеркивают та и другая: это победа на двух разных поприщах — над внутренним врагом и над внешним, причем обе победы были крайне трудными. Интерес историков и поэтов к главному действующему лицу нашей книги демонстрируют, с одной стороны, «История Родриго (Historia Roderici)», с другой — «Песнь о Кампеадоре
