Христианские воины, находясь в преддверии капитуляции, сопротивлялись лишь силой веры. При нехватке оружия и довольствия, истощенные голодом и дизентерией, они к тому же были напуганы предвестниками вспышки чумы.
Никто не заблуждался: если Вена падет, армии Кара Мустафы получат свободный доступ в Европу и распространятся по ней со слепой и убийственной радостью.
Чтобы противостоять нависшей над Европой угрозе, множество прославленных государей и командующих армиями выступили единым фронтом: король Польши Ян Собеский, герцог Карл Лотарингский, князь Максимиллиан Баварский, Людвиг-Вильгельм Баденский и многие другие. Но все они были убеждены, что единственная подлинная крепость христиан – папа Иннокентий XI.
Да и то правда, немалые усилия предпринимал понтифик, укрепляя и собирая христианское воинство. И речь шла не только о политических мерах, но и финансовых средствах. Огромные суммы постоянно отправлялись из Рима: более двух миллионов экю императору, пятьсот тысяч флоринов польскому королю. Сто тысяч экю предложил на эти цели племянник Его Святейшества, его примеру последовали кардиналы. Были произведены чрезвычайные удержания в больших размерах из церковной десятины, собираемой церковью и клиром в Испании.
Священная миссия, которую безнадежно пытался исполнить понтифик, сочеталась с бесчисленными богоугодными делами, свершенными им за семь лет пребывания на престоле Святого Петра.
Семидесятидвухлетний Бенедетто Одескальки служил примером другим. Рослый, сухопарый, широколобый, с орлиным носом, грозным оком, выдающимся подбородком, усами и бородкой клинышком, он слыл аскетом.
Будучи от природы сурового и сдержанного нрава, он старательно избегая народных излияний чувств и редко появлялся в карете на римских улицах и площадях. Всем было известно, что под личные покои им были выбраны самые тесные, мало приспособленные для жилья апартаменты, в которых не поселился бы ни один другой понтифик, и что он очень редко выходил в Квиринальский и Ватиканский сады. Он был столь непритязателен в своих личных запросах и столь бережлив, что папское облачение выбирал из гардероба своих предшественников. Со дня восшествия на престол носил он все то же белое одеяние, довольно-таки поношенное, которое сменил лишь тогда, когда ему заметили, что негоже предстоятелю Христа на земле одеваться столь бедно.
В управлении церковным достоянием он также много преуспел: пополнил папскую казну, опустевшую со времен Урбана VIII[9] и Иннокентия X[10] , покончил с непотизмом: едва его избрали, как он призвал к себе племянника Ливио и предупредил, что тому не бывать кардиналом, более того, вообще лучше подальше держаться от государственных дел.
И наконец он призвал свою паству соблюдать строгие правила поведения и вести возможно более скромный образ жизни. Были закрыты театры, другие места развлечений. Практически прекратили свое существование карнавалы, еще десятью годами раньше привлекавшие любителей увеселений со всей Европы. Праздники и музыкальные представления были сведены к минимуму. Женской части населения запретили слишком открытые и декольтированные на французский манер наряды. Дошло даже до того, что понтифик высылал отряды сбиров инспектировать исподнее, развешанное на окнах, с указанием конфисковать нижнее белье слишком откровенного покроя.
Благодаря таким порядкам, заведенным Иннокентием XI как в финансовой области, так и в области нравственности, он сумел набрать суммы, необходимые для борьбы с турками, и оказать неоценимую помощь христианским армиям.
И вот в войне наступил решающий час. Весь христианский мир знал, чего ему ждать от Вены: пан или пропал.
Простой люд находился в тревожном ожидании: стоило заняться заре, все взоры обращались на восток, вопрошая, что несет с собой новый день, не орды ли кровожадных янычар.
Еще в июле понтифик заявил о своем намерении провозгласить день всеобщего молебна и всем миром испросить помощи от Бога и собрать средства на войну. Он торжественно призвал светские и религиозные круги обратиться к молитве, повелел устроить грандиозную процессию с участием лиц папской Курии. А в середине августа заказал во всех храмах Рима колокольный благовест.
И наконец в начале сентября в соборе Святого Петра со всей торжественностью, под музыку, отслужили молебен. При огромном скопления народа притч торжественно исполнил мессу
Вот отчего словесное пререкание между иезуитом и поэтом напомнило всем об ужасе, проникающем во все уголки Рима наподобие вышедшей из своего русла подземной реки.
Ответ Стилоне Приазо подлил масла в огонь. Круглое лицо отца Робледы, этого холерика, и без того уже натерпевшегося страху, насупилось и стало подергиваться. Второй подбородок так и заходил ходуном.
– Неужто здесь есть кто-то, выступающий на стороне турок? – зашипел он, давясь словами.
Все присутствующие как по команде повернулись к поэту, который мог сойти для бдительного ока за эмиссара Порты: темная кожа лица в рябинах, глазки-угольки – ни дать ни взять разгневанная сова. Всем своим чернявым обликом он напоминал тех разбойников с всклокоченными волосами, которых, увы, нередко встретишь на дороге, ведущей в Неаполитанское королевство. Однако Стилоне Приазо не успел ответить: Капитан продолжил перекличку:
– Господин де Муре, француз, и господин Помпео Дульчи-бени из Фермо, а также Робер Девизе, французский музыкант.
Мой хозяин г-н Пеллегрино поспешил уточнить, что первый из названных господ и был тем самым старым французом, поселившимся в «Оруженосце» в конце июля, что ныне преставился. Он также добавил, что, по всему видать, это был знатный господин, чье здоровье оставляло желать лучшего, и прибыл он в сопровождении двух других господ – Девизе и Дуль-чибени: почти слепому, ему было не обойтись без провожатых. О г-не Муре мало что было известно: с первого дня своего пребывания у нас он заявил, что по причине чрезвычайного утомления просит доставлять ему пищу в комнату, которую почти не покидал, разве что ради краткой прогулки в окрестностях постоялого двора. Капитан занес все эти сведения на бумагу.
– Невероятно, господа, чтобы его унесла чума! У него были такие превосходные манеры, он так изысканно одевался. Следует отнести его кончину на счет старости, и дело с концом, – завершил свой рассказ о новопреставленном Пеллегрино.
У него развязался язык, и он вступил в переговоры со стражами порядка. Задушевный тон, столь несвойственный для него, все же порой давал неплохие результаты. Надобно заметить, хозяин мой
