— Ах ты, засранец! Ещё сосунок, а уже оскорбляешь?!
Я ничего не понимал. На меня внезапно обрушился поток всевозможных оскорблений, причём, как теперь говорят, непарламентского характера. Девчонки уткнулись в бумаги, еле сдерживая смех. Шутка с его фамилией была, конечно, довольно зла. Видимо, для девушек он был не самым любимым начальником, иначе они бы меня обязательно одёрнули. Но они только хихикали. А тот ещё больше распалялся. Но в конце концов пар из него вышел, крышка чайника, как говорится, осела на место, и он уже спокойнее сказал:
— Ну, что тебе надо, мерзавец?
Я набрался смелости и отчётливо произнёс:
— Хочу в лётное училище!
В ответ мне послышалось едва ли не рычание:
— Ах, в лётное училище?! А хрен ты не хочешь вместо лётного училища?
И тут же сразу:
— Садись!
Я по наивности подумал, что теперь буду писать заявление, но вместо этого услышал:
— Так. Не будет тебе никакого лётного училища. А будут воздушно-десантные войска.
Я оторопел:
— А при чём здесь воздушно-десантные войска?
— А при том. Сколько тебе лет?
Тут я сообразил: до армии-то ещё два года!
Дело в том, что в те годы в армию призывали с 19 лет, а мне только что исполнилось 17. И Ерин тоже понял, что призывать меня вроде бы ещё рановато, но пригрозил:
— Всё равно будешь на учёте в нашем военкомате…
— Если не перееду в другое место… — во мне начало пробуждаться мальчишеское упрямство.
— Я тебя из-под земли достану. И ты у меня в десантники уйдёшь!
Угроза капитана была достаточно реальной. У нас в школе учился парень-переросток. Его вышибли из восьмого класса, и Ерин-Мерин за дерзкое поведение пообещал отправить его в десантники. И своё обещание выполнил.
Надо сказать, в те времена призывников при одной мысли о десантных войсках бросало в мелкую дрожь. Никто не говорил о десантниках как о профессионалах, спецназовцах, крепких парнях. Шли разговоры типа: да они живут как в тюрьме, да на них там пашут, да они света белого не видят, если ты десантник, так уйдёшь на дембель дебилом лысым… Даже расшифровывали аббревиатуру ВДВ очень своеобразно — «вряд ли домой вернёшься». И такая перспектива меня, конечно же, не воодушевляла.
— Да, — сказал я, — теперь я понимаю, как у вас записывают в училища. Поэтому у вас в армию никто и не идёт.
Ерин спохватился:
— Ладно, пойдёшь у меня в танковая.
Это выражение «танковая» я отчётливо помню до сих пор. Но тогда я тактично не стал его поправлять.
— Нет. В танковое не хочу.
— Дурак, пойдёшь в танковая!
— Нет, не пойду.
Тут ему, наверное, наш диалог надоел, и он сказал:
— Короче, разнарядки никакой нет, иди отсюда!
И я пошёл. Но, будучи по природе своей оптимистом, подумал: дай зайду завтра ещё разочек, может быть, они, то есть «капитаны мерины», меняются? Но они, к сожалению, не менялись. На следующий день я опять пошёл в военкомат. Капитан — видимо, в хорошем расположении духа — вышел в коридор и тут же увидел меня:
— А ты что здесь делаешь?
— Да вот, пришёл записываться в училище.
— А-а! В танковая?
— Нет, в танковое я не пойду. Я хочу в авиацию.
Тут, очевидно, проявилось его доброе настроение:
— Ну ладно. Так и быть, запишу тебя в авиацию.
Я не успел приободриться, как он продолжил:
— Давай в Серпуховское зенитное артиллерийское училище!
У меня даже дыхание перехватило:
— Да какая же это авиация?!
А Ерин невозмутимо продолжал:
— Как какая авиация? Авиация! «Птички» на погонах носят? Носят. Будешь и ты в голубых погонах ходить.
— Да мне не погоны нужны. Мне небо нужно.
— Ну вот и будешь зенитчиком.
— Да я не сбивать, я летать хочу!
В общем, свадьбы у нас не получилось. И я забросил это дело, начал, как и все мои одноклассники, ходить по институтам: МАИ, МАДИ, МВТУ. Однажды по «спортивному» потоку прошёл экзамены так, что в итоге мой проходной балл оказался выше, чем в потоке обыкновенном. Это продолжалось до тех пор, пока при встрече отец не спросил меня, как идут дела.
— Да вот, — отвечаю, — поступаю в институт.
— В институт? Ты же хотел в лётное?
Я рассказал ему вкратце о моих злоключениях с капитаном Ериным. Отец страшно возмутился:
— Что?! Такое хамское отношение!
Конечно, он имел в виду то, что мне отказали в желании стать лётчиком. Интересно, что бы он сказал, расскажи я ему эту историю во всех красках!
В итоге отец подключился по своим каналам к решению моей судьбы. Вскоре после нашего разговора меня вызвал сам районный военный комиссар, сам меня встретил и быстренько организовал врачебную комиссию. Именно на ней я впервые в жизни испытал жуткий стыд. Другие ребята проходили комиссию в зависимости от врача в определённой «форме одежды»: где одетыми полностью, где по пояс голыми, где в трусах, а где-то и без них. Но поскольку моя спецкомиссия сидела практически в одной комнате, то меня сразу раздели перед всеми догола. А там присутствовали молодые девчонки. Я страшно краснел, волновался, даже давление у меня подпрыгнуло — 130 на 80, ну и пульс, конечно, частил. Я всё время непроизвольно старался прикрыть руками интимное место, но тут же следовал командный голос: «Руки по швам!».
Эта мука продолжалась полтора часа. И вот я, не успев как следует оправиться от стыда, немного ошарашенно читаю вердикт этой врачебной комиссии: «Годен к лётной работе без ограничений».
4. ТАМБОВ — ГОРОД ХЛЕБНЫЙ
Ошарашенный и взбудораженный, я растерянно поднялся по ступенькам из подвала военкомата и долго не мог прийти в себя от столь быстрого перехода в некое новое для меня качество. Не особенно понимая смысла написанного, я без конца повторял про себя одну и ту же фразу: «Годен к лётной работе без ограничений, годен к лётной работе без ограничений, годен к лётной работе без ограничений…» Везде и всюду стоял этот вердикт. Я был взбудоражен этой записью в моём личном деле, словно уже действительно был приобщён к той лётной работе, о которой мечтал.
И если раньше упоминания об авиации будили во мне в лучшем случае прекрасные голубые мечты и слегка волновали моё воображение, то после этих лаконичных строк во мне родилось какое-то новое
