4-я Книги Царств). В греко-русской традиции к ним примыкает маленькая Книга Руфь.
Второй цикл Исторических книг, более поздний, называется Паралипоменон, или «пропущенные дополнения»; иногда этот термин некоторые писатели, философы, литераторы из снобизма употребляют для обозначения каких-то дополнений или приложений к главному корпусу своего труда.
В центре Исторических книг находится образ Давида, о котором мы уже с вами говорили. Исторический Давид — фигура яркая, славная, одаренная многообразными талантами, он и поэт, и музыкант, и одаренный полководец, и весьма обаятельный человек. Но он — сын своего века, ставший одно время почти разбойником, расправлявшийся довольно сурово со своими политическими врагами, то есть фигура сложная.
Если мы возьмем трактовку Эрнеста Ренана, который изображает его просто грубым бандитом, или трактовку средневековой легенды, которая пытается представить Давида в виде святого (в нашем понимании), то истина будет лежать посередине.
Изображая Давида на основании подлинных документов и сказаний своего времени, Библия, конечно, дает нам ценный исторический материал. Более того, большие фрагменты из юности и воцарения Давида — это блестящая историческая проза, не уступающая по своей живописности, живости произведениям греческих историков, например, Геродота, хотя написана за несколько столетий до него.
Перед нами, может быть, один из первых образцов историко-художественной прозы. Но в целом она до нас не дошла. Составитель Исторических книг берет блоки, далеко не равные по объему, и помещает их в ряд, конструируя нечто свое, самостоятельное.
Какая здесь господствует мысль? Составитель говорит о том, что монархия не имеет обоснования власти в самой себе. Только сакральное помазание, только некая санкция, которая дается свыше, делает царя царем. Без этой санкции он — никто.
Вторая концепция: закон Божий, который охватывает сферу благочестия, нравственности и общественных отношений, является законом не только для масс, но и для царя; царь так же отвечает перед этим законом, как любой израильский крестьянин. Это значит, что он не творец законов, каковым, например, выступает Хаммурапи или другие легендарные авторы древних судебников.
В Библии впервые мы четко видим идею права, которое стоит над власть имущими. Это право даст впоследствии основание пророкам выступать с открытыми, публичными инвективами, изобличениями царя, царицы, князей. Это была не просто какая-то фронда, а акция, опирающаяся на санкцию Божьего закона, который давал им это обоснование, потому что царь обязан был подчиняться закону. Поэтому многие современные историки называют закон, принятый в Израиле, своего рода «религиозной конституцией».
Но здесь маленькое примечание. Если дух Священного Писания имел как бы над-историческое значение, то, разумеется, уголовные и прочие элементы закона в эпоху царей оседали в хронологически локальных участках; то есть они довольно быстро устаревали, поскольку возникали и зависели от времени и места их составления.
Характерная черта повествования — ее подробность. Бытописатель с интересом следит за приключениями Давида, пока он еще не царь, пока он еще отважный юноша, претендент на престол, невольный наследник царя Саула. Но с того момента, как Давид становится реальным царем, когдав Хевроне его провозглашают и помазывают священным елеем, — с этого момента рассказ бытописателя переходит в скороговорку.
Он быстро перескакивает от одной победы к другой, он не погружается в события его военных и политических успехов, а, напротив, говорит о них как бы между прочим. Но затем он снова становится обстоятельным и подробным рассказчиком, когда говорит о грехах Давида, о том, как он фактически убил своего царедворца Урию и завладел его женой, а потом подробно рассказывает о последствиях этого греха, поскольку начинаются династические споры: сын от первого брака, сын от второго, младший, старший…
Еще не было установлено ни майората, ни какого-либо права наследования — все было в руках царя. Но царь еще не успел состариться (Давид стал царем в 30 лет), как между выросшими сыновьями началась борьба за будущую власть. Началось восстание Авессалома (или Авшалома), которого царь очень любил, но который был, говоря сегодняшним языком, настоящим «популистом».
Он завоевал симпатии масс и потом пошел против отца, желая при жизни захватить его трон. И в конце концов Давид должен был поднять свою армию, чтобы рассеять отряды Авессалома. Но Авессалом, отступая через лес, запутался длинными волосами в ветвях дерева и погиб. Давид очень горько его оплакивал.
У Рембрандта есть такая фантастическая картина «Давид и Авессалом»: Давид в огромной чалме, и к нему припадает, прося прощения, Авессалом с длинными золотистыми кудрями — это сцена первой попытки их примирения еще до смерти Авессалома.
В конце концов, на сцене появляется пророк Нафан — тот самый, который открыто упрекнул Давида в его преступлении, в убийстве Урии.
Пророк потребовал, чтобы царем был провозглашен сын Вирсавии — той женщины, которую царь лишил мужа. И старый Давид, уже сильно ослабевший перед смертью, пошел на то, чтобы царем стал (хотя он был и не старший сын) этот человек. Его звали Шломд, по греческой транскрипции — Соломон (эта транскрипция сохранилась в европейских переводах).
Соломон не был человеком высокого религиозного духа, он не был героем, не был богатырем, не был музыкантом, но все равно стал легендой. Потому что он построил в Иерусалиме Храм.
Это был своеобразный Храм: в нем не было никакого изображения Божества; небольшое здание, приблизительно как этот зал; в него никто не входил, кроме изредка первосвященников, а святое место, девйр, было отгорожено стеной и завесой, и там стоял Ковчег. Он был перенесен туда в сопровождении торжественной процессии — и снова пели древний псалом: «Да восстанет Бог, и расточатся враги Его» (Пс 67).
Этот псалом впоследствии лег в основу старинной христианской молитвы «Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его». Старый Ковчег, порубленный в боях мечами и даже побывавший в плену, наконец, был перенесен в святилище.
Историки и археологи неоднократно пыталась восстановить облик Соломонова Храма. Каких только фантастических, гигантских сооружений мы не видим на старинных картинах и гравюрах! Но наиболее точной реконструкцией считается та, в основу которой положены исследования финикийской архитектуры того времени. Потому что на строительстве этого Храма работали мастера, присланные царем Финикии Хирамом (сохранилась гробница этого царя вместе с изображениями; вообще эту эпоху уже удается хорошо датировать; датируется множество документов соседних стран, летописи, памятники материальной культуры, изображения, портреты их деятелей).
Библия подробно описывает строительство Храма, потому что он был символом того, о чем мечтала ветхозаветная Церковь: Бог близок. Человек хочет, чтобы священное было рядом с ним. Не где-то в космических далях, не где-то в таинственной глубине, а именно рядом: в центре города, в центре поселка, в центре стана.
Впоследствии немецкий богослов Дитрих Бонхёффер, погибший в нацистской тюрьме, писал, что это была великая идея — Бог в центре стана. Потому что не на периферии жизни является человеку Бог, и не только в разломах, в страданиях, в «пограничных ситуациях», как говорят экзистенциалисты. Нет — на гребне жизни, в полноте жизни может человеку открываться Бог. Не тогда, когда человек чувствует себя ущербным, а именно тогда, когда расцветает полнота его сил и дарований. В центре — храм!
И, описав подробно строительство Храма, бытописатель останавливается на светлой стороне Соломона. Бог является ему во сне и спрашивает: чего бы ты хотел? И он не просит у Него ни победы над врагами, ни драгоценностей, ни богатства, а просит у Него мудрости. И вот этот факт становится центральным в легенде о Соломоне.
Эту легенду сам библейский летописец быстро развенчивает. Мудрость проявляется только вначале, а потом начинаются искушения. Как все цари древневосточных держав (а это пока еще была держава, то есть империя, включавшая разноплеменный, многонациональный конгломерат), Соломон должен был содержать большой гарем.
В те времена считалось, что чем гарем больше, тем это престижнее для властителя. И из дипломатических соображений (а Соломон был женат на дочери фараона) он стал для своих жен,
