журнала новостей, обзоров и интервью, а также «Sci Fi», официального печатного органа канала «Sci Fi». Кроме того, он занимался журналом «Science Fiction Age» на протяжении всех восьми лет его существования — с 1992 по 2000 год. Эдельман почти четыре года выпускал «Sci-Fi Entertainment» наряду и двумя другими журналами: «Sci Fi Universe» и «Sci Fi Flix». Четырежды он становился финалистом премии «Хьюго» в номинации «Лучший редактор
„Меня всегда привлекал конец света, — признается автор. — Вернее, сама идея конца света. Вообще-то без этой трагедии, которая, к несчастью, с каждым днем все ближе, я вполне могу обойтись. Но есть нечто заманчивое в перспективе начать с чистого листа, вернуться к истокам. Для меня Апокалипсис — это скорее начало, а не конец света.
А если еще прибавить сюда монстров, мой живейший интерес будет обеспечен.
В рассказе, который вы собираетесь читать, представлены мои любимые сверхъестественные существа. Опять же только теоретически. Хотя они и в самом деле частенько бывают героями моих ночных кошмаров, у меня нет никакого желания столкнуться с ними в реальной жизни. Как обычно в моих историях о монстрах, может показаться не совсем ясным, кто же настоящие монстры: мы или они. Однако когда наступит конец света, быть может, нам удастся получить ответ на этот вопрос.
Не успев выйти из хижины, мама с папой начали препираться. К тому времени, когда на рассвете мы взобрались на гребень горы и вгляделись в спавший внизу поселок, родители уже оставили свои обычные упреки и обвинения и погрузились в угрюмое молчание, которое всегда приходило на смену ссорам.
Достаточно ли рано мы вышли, чтобы сделать то, что было намечено, и вовремя вернуться под надежный кров хижины? Достаточно ли поздно мы вышли, чтобы избежать каких бы то ни было отголосков ночных опасностей, которые могут таиться за каждым деревом? Достаточно ли взяли с собой патронов? (Это папа, как всегда, папа.) Благоразумно ли было тащить за собой ребенка? (Это мама, как всегда, мама.) Вопросы выстреливались напористо, но обсуждались затем без особого энтузиазма, поскольку ответов на них, по правде говоря, не находилось. Эти вопросы были всего лишь колкостями, которыми родители любили подначивать друг друга. И ничем иным.
Папа вел нас через лес, мама замыкала цепочку. Я шел между ними, и волны их враждебности так и пронизывали меня. И все же я предпочитал, чтобы они молча курили, лишь бы не пришлось выслушивать их перебранку и терпеть обращение с собой как с ребенком. Мне уже четырнадцать лет, я мужчина, у которого за плечом висит дробовик двенадцатого калибра. В конце концов, я готов помогать им в той работе, которая сейчас важнее всего на свете и будет еще какое-то время таковой оставаться, — убивать тех, кто хочет убить нас.
Мы молча постояли на выступе гребня. Я смотрел на дома, тянувшиеся ровными рядами но территории поселка, о котором я помнил только то, что когда-то там жил. Их было около сотни — домов, приютившихся в опоясанной холмами котловине. Я пересчитывал их вдоль и поперек, пока не натолкнулся взглядом на тот, который, как мне показалось, был нашим восемь долгих лет тому назад.
Папа закинул мне на плечи руку, как бы одновременно обнимая и меня, и мое ружье.
— Запомни, — сказал он, — засовывай дуло им в рот. Или в то, что осталось от их ртов. Целься в макушку и стреляй. А когда спустишь курок, можешь отвернуться… если захочешь.
Последнюю фразу он произнес так, словно давал понять, что разочаровался бы во мне, если бы я это сделал.
Мама подошла к нам, но ко мне не прикасалась. Она никогда этого не делала, если папа опережал ее.
— Не волнуйся, — сказала мама. — Пока светит солнце, ты будешь в безопасности. Так что для страха нет причин.
Слова ее только убедили меня в том, что сама она боится. Но чего — того ли, что ждало нас внизу, или того, что, затаившись между ней и папой, вспыхнет с новой силой, как только я уйду, — этого я сказать наверняка не мог. Возможно, и того и другого понемногу.
Я кивнул и стал спускаться.
— И вот еще что, — окликнул папа, не успел я сделать и десяти шагов.
— Я готов, — оборвал я его, даже не обернувшись. — Расслабься, папа.
Не знаю, посмел бы я так с ним разговаривать, не будь у меня в руках оружия. Я понимал, что скорее всего позже поплачусь за это, но казалось, это того стоило. Правда, потом мне пришло в голову, что за мою дерзость уже сейчас может поплатиться мама, и я пожалел о своих словах.
Я танцующим шагом бежал вниз по тропе, которую протоптали олени задолго до того, как наше поселение было уничтожено. Люди, возможно, и не вечны в этом мире, но олени — уж олени-то будут всегда. Я затянул потуже на груди ремень дробовика и подумал об олене, которого мы с папой когда-то подстрелили. Мне всегда было непросто сразить зверя наповал, потому что это движущаяся мишень, и если мне случалось подбить оленя, то обычно вмешивался папа, чтобы прикончить раненую самку. К счастью, цели, которые мне доверены с сегодняшнего дня, даже не шелохнутся.
Оказавшись в лощине, я остановился и, прежде чем ступить на заросший газон первого дома, оглянулся на родителей, чьи силуэты едва виднелись высоко вверху. Я помахал им, придержав одной рукой ружье, но они меня, по-моему, даже не заметили. Родители в это время беспорядочно махали руками, они то разворачивались и топали в разные стороны, то снова сходились, тыча друг в друга пальцами. Теперь, когда мое присутствие их больше не смущало, страсти вспыхнули с новой силой.
Я направился к ближайшей двери, настороженно высматривая в высокой траве тела. И хотя на улице их не было видно, в душе я всегда знал, что все будет не так просто. Мне придется войти в дом.
Я подергал за ручку — дверь была заперта. Отступив назад, я прыгнул на нее и навалился всем телом, помогая сначала ногой, потом плечом, но она не поддавалась. Хотя мне исполнилось уже четырнадцать лет, однако некоторые вещи по-прежнему под силу только папе… От одной этой мысли я нахмурился.
Я подошел к большому венецианскому окну, расположенному справа от двери, и ударил по нему прикладом. Когда стекло со звоном обрушилось, мне немного полегчало. Я смахнул с подоконника осколки и пролез внутрь.
Мне смутно помнилось, что, прежде чем поселиться в маленькой, затерянной в лесу охотничьей хижине, мы жили в одном из этих, похожих один на другой домов. Когда я стоял в центре гостиной и разглядывал ее стены, мне все казалось жутко знакомым, но, возможно, я не помнил, как она выглядела на самом деле. Может быть, просто в памяти всплывал какой-то сон. Обои были яркие, от замысловатого геометрического рисунка на них кружилась голова. Рядом с дверью, которую я не смог открыть, висели часы в виде кошки. Ей полагалось каждую секунду мне подмигивать, но батарейки в часах были давным-давно мертвы, как, по-видимому, и сами прежние обитатели этого дома. В кухне виднелся настенный календарь с изображением тукана и с указанием какого-то месяца и года — понятий, которые с шестилетнего возраста ни о чем мне не говорили.
Я был один в этой комнате, но не в доме. В этом логове я обнаружил тело, первое тело, найденное мною самостоятельно, без папы, и тут же понял, что мое сердце вовсе не так готово, как мне это казалось. Дробовик скользил у меня в руках. Человек (я знаю, мне следовало считать их животными, мама сказала, что так будет проще, но я все еще продолжал смотреть на них как на людей) лежал на полу вниз лицом, хотя рядом стояла удобная кушетка. Мама говорила, что когда восходит солнце, то, где бы они в это время ни стояли, они тут же валятся с ног. Это означало, что на этого человека кто-то охотился прямо здесь, когда рассвет вырубил его на весь день. Я знал это. И все-таки выглядел он странно, когда лежал на ковровом покрытии в какой-то скрюченной позе, с неестественно вывернутыми руками и ногами. Одна его рука накинута на лицо, так что я не мог сказать наверняка, был ли он когда-нибудь человеком. Его запросто можно было принять за манекен.
Я ткнул его стволом ружья. Ощущение было таким, словно он воткнулся в мешок с мукой. Я верил маме — она говорила, что мне ничто не грозит до наступления темноты, — поэтому расслабился и огляделся по сторонам. Мое внимание привлек телевизор. Как будто на этом экране мог двигаться кто-то еще, кроме моего собственного отражения. Я встал в гордую позу с ружьем наперевес, но это лишь напомнило мне мое любимое шоу, и я еще сильнее затосковал по прежним дням.
Остальная часть комнаты ничем не отличалась от прочих логовищ, которые мне приходилось посещать, но я чувствовал, что это место мне следовало вспомнить. Я должен был знать, кто здесь когда-то
