Осколки из спины выковыривал у меня тот самый чудо-доктор прокаленным на огне обыкновенным сапожным шилом, позаимствованным у одного знакомого бомжа, который перебивался ремонтом обуви для себе подобных.
Лечили меня отварами собранных и высушенных за лето старым доктором трав, которыми он лечил всех бомжей.
Здоровья для борьбы с ранами у меня оказалось вполне достаточно и живучесть кошачья, так что выжил. Правда, очень сильно ослаб за это время, а с таким питанием, как кормились эти бедолаги, спасшие меня, реабилитация шла трудно. Бомжи отрывали от себя скудную добычу, чтобы поддерживать меня.
Больше всего меня удивило то, что когда я очнулся и пришел в себя, они вручили мне деньги, которые нашли в моем комбинезоне. Посовещавшись между собой, они решили даже вернуть мне пистолет, но я наотрез отказался. Хватит. Настрелялся.
Деньги я отдал им и велел потратить на еду, и они меня основательно подкормили, да и им была поддержка. Вылеживался я месяца два, если не больше, да ещё почти столько же восстанавливался и приходил в себя.
Когда более-менее оклемался, обучили меня мои новые соратники не слишком хитрой науке бомжевать, то есть, выпрашивать милостыню, есть объедки, собирать бутылки и прочие полезные вещи по помойкам. Словом, жить, как живут сегодня сотни людей, выброшенных на обочину жизни, которые живут возле нас как тени у ног, и которых мы так же, как и тени у ног, практически перестали замечать.
Я делил с ними горький их хлеб, вот только пить я не стал. Совсем. Почему-то не хотелось. Что-то со мной произошло. Что-то такое, что я сам ещё не до конца понимал. Я понимал только, что стал другим. Каким, я ещё не знал. Мне нужно было самому привыкнуть к себе после моего второго рождения.
Протусовавшись ещё месяца два с моими спасителями, я наконец понял, что так дальше жить нельзя. Оставил им все, что только сумел отыскать в своих карманах, простился, горячо поблагодарил, и ушел.
Я понял, что хватит выживать. Пора было жить.
На улице стояли морозы, вовсю забавлялся капризный февраль, и бомж по прозвищу Михрютка, растрогавшись, подарил мне на прощание настоящее сокровище — зимнюю шапку, которую только сегодня нашел на помойке. Шапка была немного потертая, но теплая, кроличья, даже тесемочки были целы. Я опустил уши, завязал эти тесемочки под подбородком, засунул руки в карманы, положил за щеку кусочек сухарика и пошел по улицам, с наслаждением похрустывая сухариком и снегом под ногами.
Прохожие брезгливо и даже немного опасливо сторонились меня, я был грязен и страшен как смертный грех в живописном отрепье и со следами ожогов на физиономии. Но я уже привык к такому отношению, и мне было наплевать.
Первым делом я отправился в шахту, я не такой осел, чтобы уничтожать все деньги ради того, чтобы свести счеты с майором. В сумки, стоящие возле моих ног, я утрамбовал все наркотики, уложил весь аммонит и слегка прикрыл его деньгами. Остальные деньги я припрятал в той самой шахте, в которую прыгнул, спасаясь от последствий взрыва. Но меня ждало тяжелое разочарование: денег на месте не оказалось. Не могу сказать, что огорчение мое было очень тяжелым, в какой-то степени я ожидал этого, после такого мощного взрыва эту шахту должны были как следует обыскать.
(Если бы Костя Голубев ведал о том, что эти деньги нашел Осман, который знал, куда направил на помощь Каракурту своих боевиков, был невдалеке и первым с парой своих бойцов прибыл на место взрыва, то Костя расстраивался бы ещё меньше. Ведь если бы Осман подошел на пару минут раньше, он мог бы застать его в шахте, тогда не ходить бы больше Косте Голубеву по февральскому снегу, хрустя сухариком.
К тому же Осману и Шейху крупно не повезло: рискованная авантюра, предпринятая Шейхом для того, чтобы добыть новый концентрат наркотика, закончилась для него печально. В аэропорту его опознали агенты спецслужб, и в возникшей ожесточенной перестрелке Шейх был убит шальной пулей, а сопровождавший его Осман подорвал себя и бросившихся на него агентов гранатой.
Но вот об этом Костя не знал. Как и не знал, что именно приезд Шейха подтолкнул майора к встрече с ним, к последней погоне, приведшей и Костю и Юлдашева в злополучную для него шахту).
Когда я вылез из этой шахты, долго и с наслаждением вдыхал сырой февральский воздух, который, несмотря на мороз, все же пах уже близкой весной. Я развязал тесемочки у шапки, лихо сдвинул её на затылок, и пошел дальше, размахивая серыми пушистыми ушами шапки, как заяц лапами.
Пришел я к дому Гали, вошел в темный подъезд и взял там свою сумку с деньгами, которая так и лежала там, в темном углу за распределительным щитом, почти полгода. Если бы кто из жильцов этого дома знал, что в их подъезде лежит несколько сот тысяч долларов! Нерадивая уборщица, если бы ей рассказали, что она могла бы найти, если бы исправно выполняла свою работу и заглядывала за щит, наверняка скончалась бы от инфаркта.
Все было очень просто. О том, что деньги украл кто-то из нашей компании, я узнал ещё в тот день, когда пришел предупредить ребят и застал в квартире одну Галю. Когда она принимала душ, я не удержался, меня словно бес под руку толкал, и заглянул в их сумки. Меня интересовало, взяли ли они с собой наркотики, от этого зависело мое дальнейшее поведение. Если бы наркотики были в сумках, я бы ни за что не пошел с ними.
В сумках, к моему изумлению, не оказалось ни наркотиков, ни денег. Только прикрытые газетами книги и по кирпичу в каждой сумке. Я ещё тогда удивился, откуда в квартире нашлись кирпичи. И ещё тогда у меня шевельнулись ассоциации с ванной, или туалетом, и с тайником в одном из этих мест.
В одной из сумок я нашел сложенными ещё несколько таких же точно спортивных сумок. Их на всякий случай взяли про запас мои друзья у меня в квартире.
Я положил сумки на место, оставив одну, в которую запихал книги и лишний кирпич. Пока Галя плескалась в душе, я тихонько вынес эту сумку бегом в подъезд и поставил под лестницей. Для чего я это сделал, я сам не знал.
Потом я поехал за Ирой, а когда мы с ней после всех приключений вернулись, меня прижал в подъезде браток, я в полумраке бесшумно сбросил с плеча сумку с деньгами и послушно пошел в квартиру.
Позже, когда я решил идти вместе со всеми, так сложились обстоятельства, я взял из-под лестницы в подъезде сумку с книгами и кирпичом. Сделал я это для того, чтобы в случае, если кто-то обнаружит, что денег у него нет, нечего было отнять у меня, а сумку с деньгами я запихал за распределительный щит в том же подъезде.
Все время я знал, что деньги украдены, знал, что спрятаны они где-то в квартире Гали, но не знал, кто украл, и где именно спрятаны. Где — я догадался уже когда пришел к Гале после гибели Сергея. Тогда я точно знал кто украл, но все же почему-то решил испытать судьбу, подставившись под удар Гале.
Конечно, я страшно рисковал, меня могли и пристрелить в затылок, но по другому я не мог узнать, насколько можно ввериться Гале и Ирине.
Ну что же, я узнал. Только сейчас мне почему-то казалось, что лучше бы мне этого и не знать. Но я знал. И все уже прошло. Нет больше моей жены Маши. Нет больше Леши, нет Сергея. Нет гражданина Лютикова, нет Леонтия Карловича…
Где-то сейчас Ирина и Галя? Удалось ли им спрыгнуть на ходу с этой сумасшедшей карусели и не свернуть себе шеи?
Сердце у меня кольнуло, и я понял, что теперь так будет всегда. Я всегда буду вспоминать, и у меня всегда будет болеть сердце. Это и есть плата за деньги. Укус белой кобры поражает в сердце.
Я вышел на улицу, глотнул морозный воздух и решил, что пора начинать новую жизнь. Нужно было приводить себя в порядок и покупать где-то документы.
Почти эпилог
С того февральского дня прошло две недели. Посвежевший, приодетый, я входил в подъезд пятиэтажки, где поднявшись на второй этаж позвонил в железную дверь, а потом долго и терпеливо демонстрировал свою физиономию рассматривавшему её в глазок хозяину квартиры.
