Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

которое из событий важно, а которое малозначительно. С одной стороны, Иосиф Флавий не заметил такого события, как Распятие, с другой — римские историки, перечисляя войны, только в данный год для Рима значимые, не заметили Иудейскую войну, которую он представляет так:

Иудейская война с римлянами, превосходящая не только нами пережитые, но почти все известные в истории войны…

И.Флавий. Иудейская война. Предисловие.

Издеваться над образом мышления Иосифа Флавия можно было бы долго, но мы исследуем не образ мыслей еврея-предателя, обычного конъюнктурщика-подхалима, инструмент для формирования воззрений иерархохристиан, а особенности обстоятельств внутренней жизни Понтия Пилата. Иосифа же Флавия вспомнили только по той причине, что он среди исказителей смысла Евангелия считается важным «источником» ещё и потому, что в его тексте достаточно много говорится о Понтии Пилате.

Подобные исправления вносили во все времена, во всех культурах, при каждом правителе- реформаторе, а в той или иной степени реформаторы они все. Различия разве в материале: во времена Аменхотепа IV имена срубали с гранитных плит и на освободившемся месте вырубали новые, а во времена Сталина — лица на архивных фотографиях зачерняли или весь документ полностью уничтожали. Но те и другие исправляли прежде всего имена.

Единственный значимый для евангельского повествования персонаж, упоминаемый в подправленной рукописи Иосифа Флавия, — Понтий Пилат. Он для иерархического ума не простой персонаж, при котором произошло Распятие, а точка приложения ненависти. Именно поэтому он, а не император Тиберий, вошёл в основополагающий документ — Никейско-Константинопольский символ веры: «пострадал при Понтии Пилате»…

Умом впечатлительным Пилат в контексте символа веры воспринимается как источник страдания, хотя отболтаться можно, что это всего-навсего обозначение времени события. Впечатлительных тысячекратно больше мыслящих.

Злой умысел, как показывает источниковедение, может воплощаться в разных формах — в виде уничтожения положительных о Понтии Пилате свидетельств в письменных источниках (ведь уничтожены же все до одной копии Протоевангелия), и напротив, в виде создания легенд и других «исторических памятников».

Но были исправления и без злого умысла (осмысленного).

Во все времена и во всех культурах даже без настояния начальства переписчики имена исправляли на более понятные. Например, — рассуждаем по-скифски — встретив упоминание о пятом прокураторе Иудеи под каким-либо непривычным для читателя Евангелия именем (Пилат???), переписчик его, из самых лучших, разумеется, побуждений, изменял — на евангельское и Никейско-Константинопольское. (Здесь я ничего не пытаюсь доказать, а только обрисовать гипотетическую возможность того, что «Понтийство» Пилата могло быть тайной для жителей подвластной ему и его жене провинции. За исключением разве что его друзей, скажем, того же евангелиста Луки — он, кстати, единственный называет его Понтийцем, все остальные — просто Пилатом. А вот монахи- переписчики, взяв прозвище Пилата из Евангелия и внеся его в рукопись Флавия, тем изменили смысл одной из важнейших деталей евангельского образа — и Евангелие исказили.)

Ещё одно направление внесённых монахами искажений выявляется при сравнении психологических портретов евангельского Пилата и Пилата из прошедших госрелигиозную цензуру «исторических источников». Те из современных читателей, которые способны к анализу, удивляются: в «исторических документах» Пилат — злобный убийца, почти маньяк (неуправляемый!), а в Евангелиях всё наоборот: на Пилата, не стесняясь, давят первосвященники, но он Иисуса защищает и даже на кресте заставляет написать, что Он — Царь (Истина). Но дальше восклицания «Странно!» размышления не идут.

А ведь из этой странности следует, что один из образов — фальсификация, более поздняя вставка.

В шестидесятые годы XX века археологами найден камень, на котором выбито, что Пилат — префект.

А ещё у Иосифа Флавия о Пилате в одном месте говорится, что он — прокуратор (Иуд. война. II, 9, 2), а в другом, что он — пропретор (Иуд. древности. XVIII, 3, 1). Это разные должности. Ранг пропретора полагался назначаемому императором наместнику-легату провинции Сирия — Иудея входила в состав Сирии как одна из составных частей, но наместник-префект Иудеи также назначался лично императором. Прокуратор (как бы недонаместник) — это должность финансовая, он ответственен перед Римом за сбор налогов; а вот наместник-префект — это наместник настоящий, полновластный правитель, и даже не столько правитель, сколько особо уполномоченный от императора наблюдатель-стукач за другими назначенцами Рима. Но ведь и в Евангелии сказано, что Пилат не простой чиновник по налогам (прокуратор), а человек, принимающий решения казнить и миловать, — правитель.

Вплоть до 60-х годов иерархобогословы учили, что «пропретор, префект» — это ошибка, а вот «прокуратор» — это верно, истина, да и аминь, последняя инстанция истины. Дескать, и предшественники, и наследники Пилата при наместнике провинции Сирия были лишь прокураторами. Только прокуратор! прокуратор!! прокуратор!!!

Ну а как мне быть с моим ощущением, что Пилат был именно настоящим наместником, правителем, даже б`ольшим, чем просто префект, не говоря уже о прокураторе? В каком-то очень важном смысле?

Оговорюсь сразу: хотя ниже я приведу некоторые соображения в пользу того, что Пилат был наместником, правителем сразу в нескольких смыслах, но для «Понтия Пилата» и для представляемых в романе духовно-психологических идей то, как официально называлась должность Пилата, совершенно безразлично — для исследуемых проблем важно только самоощущение Пилата.

Итак, обратимся к окружающей нас жизни — единственно достоверному материалу, который, собственно, и есть единственно верный источник познания прошлого. Всегда и везде, где возникает двойственная ситуация, где должность человека можно назвать двояко, занимающий её делает для себя выбор в пользу должности более высокой. К примеру, в советское время человек без диплома, назначенный на должность «инженер», себя называл не иначе как инженером, и всячески это подчёркивал. Так же и лейтенант на майорской должности никогда не забывал сообщить, что должность его майорская, и вёл себя соответственно, по-майорски, повсюду. Даже к капитанам обращался свысока. Так и всякий карьерист, окажись он в Иерусалиме в то время, когда наместник провинции отсутствует, будет ощущать себя правителем.

В самом деле, наместник-легат провинции Сирия, частью которой были подвластные Пилату- префекту Иудея, Самария и Идумея, к месту службы так и не прибыл, и, соответственно, префект превращался, в отсутствие пропретора, по сути, как раз именно в исполняющего перед Римом обязанности пропретора — в том числе чинил суд и расправу, что, вообще говоря, было прерогативой полновластного наместника.

Как называлась должность Пилата в документах — неважно, все вокруг и так понимали, что полномочия у Пилата пропреторские, наместнические.

Наместник в префекте (прокураторе) — это в романе указание на несчастную устремлённость души вверх по карьерной лестнице.

И уж тем более должна была считать Пилата наместником его жена — из-за её комплекса неполноценности.

Ну вот, добрались и до неё.

В кои-то веки традиция мне помогла! Была возможность — впрочем, весьма вероятная — что, исказив в угоду стайной психологии образ Пилата, они не догадаются исказить и образ его жены, — и они не догадались!! А по жене восстановить психологически достоверный образ мужа понимающему — пара пустяков.

Помните, жену Пилата, согласно Евсевию, звали Клавдией Прокулой и была она — ни много ни мало! — внучкой первого императора Империи Августа и незаконной дочерью Клавдии, третьей жены