Было же около шестого часа дня, и сделалась тьма по всей земле до часа девятого:
И померкло солнце…
Пилат наверняка в часы казни был по-особенному задумчив, проклинал себя, что он повёлся женой, проклинал, что, заботясь о своём реноме, он не отстоял своего мнения; словом, внутренний взор Пилата (а не префекта) был обращён к происходящему на вершине холма Голгофы. И когда солнце (!)
Иерархобогословы старательно не замечают того, что случившаяся аномалия с солнцем могла повлиять не на иудеев, приученных более веровать в цитату из Писания, вернее, в толкование её авторитетом, чем в действительность, а только на язычника, но не на всякого, а лишь на того, кто был жрецом того самого исчезнувшего солнца и кто мог быть собеседником Иисуса…
Понимал ли Пилат, что исчезновение солнца — это для него лично?! Только чувствовал или ещё и понимал?
Уже от одних только подобных осознаний или просыпаться начнёшь только после наступления темноты… или свершится рождение свыше.
Впоследствии ежедневное появление Солнца не могло не напоминать «жрецу» Пилату о необычной беседе в претории накануне Великой Пасхи.
Разумеется, невозможно из евангельского текста выявить, в который из проулков следовало свернуть человеку, выскользнувшему из Иродова дворца и направлявшемуся в квартал «красных светильников». Как невозможно вычислить и то, который по счёту «возлюбленный» Уны был зарезан в проулках Иерусалима. Так невозможно выяснить и день недели, в который это заклание было совершено.
Но меняется ли от подобных мелочей духовно-психологическая достоверность борьбы, происходящей вокруг каждого, способного к
глава четвёртая
Апостол Пётр как Пилат, или Пилат как апостол Пётр
Всячески превозносимого пилатоненавистниками апостола Петра принято подавать как хрестоматийный пример первоначальной самонадеянности с последующим покаянием. Правда, это покаяние почему-то привело Петра к лидерству в громадной иерархии.
И в самом деле, если подумать, то явно что-то чему-то не соответствует: то ли Евангелие — действительности, то ли вера толп, называющих себя христианами, — Благой вести.
Тогда говорит им Иисус: все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь, ибо написано: «поражу пастыря, и рассеются овцы стада»;
По воскресении же Моём предварю вас в Галилее.
Пётр сказал Ему в ответ: если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь.
Иисус сказал ему: истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоёт петух, трижды отречёшься от Меня.
Говорит Ему Пётр: хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя. Подобное говорили и все ученики.
Пётр сопроводил связанного Иисуса до дверей синедриона и остался во дворе, где от Христа трижды и отрёкся, остальные апостолы поступили примерно так же, один Иоанн нашёл в себе силы остаться, а затем, когда собрался синедрион, пройти дальше, в сам зал заседаний. Иными словами: остальные спутники Иисуса, хотя им ничего не угрожало, оказались даже трусливей Петра.
Часто ещё и словесное отречение именно Петра объясняют так: просто он везде со своим мнением лез первым. И накануне Распятия он первым поклялся: я никогда не соблазнюсь. За длинный язык и поплатился. А помучавшись, покаялся и стал во главе громадной иерархии.
Обоснованно предположить, что в таком давно сложившемся коллективе, как внутренний круг учеников, первым должен был заговорить наиболее среди учеников уважаемый. А таковым был Иуда (об этом говорится, что интересно, лишь в тексте Иоанна — он вообще себя остальным апостолам противопоставляет). И в этом коллективе тоже «работает» следствие из
Если Пётр высказался прежде Иуды, что, вообще говоря, возможно, то это может означать, что Пётр был ещё более некрофиличен, чем Иуда. Что обладателя критического мышления не может не насторожить.
А ещё пилатоненавистники порой говорят так: Пётр не был трусом, подобным Пилату (дескать, боявшемуся толпы), Пётр был бригадиром у рыбаков (разве не бытует вера, что начальниками над мужчинами становятся самые мужественные и благородные?) — но обстоятельства!.. Обстоятельства-де победили будущего апостола. Особые. А Пилата — его внутренняя гнилость. Словом, Пётр — хороший, а Пилат — плохой.
Вот такая система мировоззрения, порочащая и женщину, якобы взятую в прелюбодеянии, и вытесняющая из пространства ключевых евангельских образов Симона Киринеянина, и оправдывающая клевету на Пилата, — всё это ставит барьер на пути восприятия истинного богатства Евангелия и подчиняет исполнителя страстям церковных иерархов.
«Горе тому, кто заставляет переучиваться», — известное древнее выражение. Точнее: гнев толпы обрушится на того, кто попытается соображениями разума противостать внушениям иерархов.
А ещё известно другое выражение, уже современное, из среды исследователей в области точных (естественных) наук: идея недостаточно безумна, чтобы быть верной.
А если представить, что ахинея вокруг Петра действительно всего лишь подпорка лжи, навороченной вокруг единственного защищавшего Иисуса человека — Копьеносца? Ведь не случайно столько вокруг Пилата эмоций — значит, здравый на него взгляд важен для нашего освобождения. И наоборот: для нашего порабощения образ Копьеносца важно извратить.
Итак, вопрос: кем был Пётр на дворе синедриона — лишь трусом и предателем или ещё и… убийцей?
Вопрос о том, был ли Пётр убийцей Иисуса, насколько мне известно, вообще никем, во всяком случае, в литературе нового времени, не поднимался. А напрасно. В ответе заложен большой смысл, открывающий важный для повседневной жизни
Члены синедриона и стоящие во главе его первосвященники были политиками (повсюду и во все времена первосвященники — политики). И «справедливые» решения этих священников всегда зависят от того, которому из вождей в данный момент психоэнергетически подчинены массы, — подчинены им, первосвященникам, или кому-то другому.
Настроение толпы (как целого) определяется по внешним проявлениям, а именно — по поведению отдельных её выразителей, наиболее несдержанных толпарей. Иными словами, если бы за Иисуса вступился хор голосов, то члены синедриона, остатками разума придя к выводу, что Иисус или те, кто стоит за Его спиной, владеют (психоэнергетически) толпой, никогда бы не решились требовать Его смерти. Неважно, как бы первосвященники это рационализировали — интересами собственной безопасности, благом нации, гармонией со Вселенной или ещё чем. Не решились бы, и всё! Как не решались в веках их предшественники, преемники и коллеги из других народов.
Но во время ареста в Гефсимании, когда ученики разбежались, и чуть позднее, в синедрионе, вдруг выяснилось, что Иисуса не защищает вообще никто. Ни один голос не раздался в Его защиту. Политикам несложно было догадаться, что недавнее внимание толпы к Иисусу было свидетельством ненависти, интереса к новому аттракциону, соучастием в провокации — свидетельством чего угодно, но не внутренней преданности Иисусу.
