барона Майгеля, однако некоторое время тому противилась.)
Хотя я и согласился (в «КАТАРСИСе-2»), что в протоорде реконструированное Фрейдом убийство отца действительно было совершено, но уточнил, что оно, видимо, не было
Но и эта травма мужская.
А что же женское?
…Гелла и Наташа, утешая её, опять повлекли её под кровавый душ, опять размяли её тело, и Маргарита вновь ожила.
Итак, главное в «оживлении» —
И обстоятельства, породившие этот поток.
— Ты знаешь, — говорила Маргарита, — как раз когда ты заснул вчера ночью, я читала про тьму, которая пришла со Средиземного моря… и эти идолы, ах, золотые идолы. Они почему-то мне всё время не дают покоя…
Дело не в обилии возбуждающего золота, пошедшего на украшение гипподрома. А в том, что идолы — непременный атрибут экстатически-трансовых «празднеств». А по закону существования невроза, всякий человек, в особенности торчок, некогда в предках участвовавший в коллективном некрофилическом экстазе, увидев любой из атрибутов, отпечатавшийся в памяти во время этого транса, немедленно вновь «провалится» — в «сладостное» небытие послушания воле главного кукловода.
И наоборот: если некто провалился, то отнюдь не беспричинно — ищи предмет, разверзающий бездну. Для Маргариты это были кровь и золотые идолы.
Вряд ли кто из литературоведов когда-либо, имея в виду душу Маргариты, соединил идолов с отдыхом под потоком крови. А напрасно!
В оккультизме подобные предметы называют «знаками могущества». Название происходит от того, что с помощью этих предметов или особых телодвижений транс толпы вызывают намеренно. «Знаками могущества» могут быть не только идолы (не случайно в Библии поклонение изображениям является признаком отсутствия собственной воли, т. е. признаком безбожия; см. вторую заповедь Десятисловия —
Иными словами, возбуждённость Маргариты при виде идолов — указание на экстатическое прошлое её предков-женщин! Из результатов археологических исследований следует, что прапрабабки, действительно, экстазировали в
Что до культа Кибелы, то в нём и вовсе в первый этап приобщения — малую мистерию — вплетался тот самый кровавый душ! Гениальный, что и говорить, культ.
…Исполнитель, готовый вторить каждому звуку её восторга, тем не менее, обхватив голову руками, исчезает, оставляя её наедине с достигшим пределов любви совершеннейшим из любовников.
Кровь из отверстой раны продолжает толчками изливаться на её прекрасное тело. Горячая волна струится на нежный живот… Она изгибается ещё больше, и струйки из ложбинки спины достигают грудей — обоих сосков одновременно…
Прекраснейшая сжимается: ей кажется, что сейчас настил не выдержит и агонизирующий бык, проломив его, её покроет.
Бык громаден… И всё остальное у него — тоже… Кровь потоками заполняла яму, омывая каждую часть её тела. Каждую! Уна тогда непроизвольно пыталась вытереть кровь с груди, с сосков — и со стороны могло показаться, что она их ласкает.
Это — мощный узел из прошлого, соединяющий «Понтия Пилата» и роман Булгакова.
А сцена в древнем лупанарии — узел ещё более мощный:
…Мгновение спустя чернокожий служитель чуть вытаскивал меч, чтобы открылось выходное отверстие раны, — и кровь волной изливалась на женщину. Попавшая на ягодицы кровь частью попадала на нежный живот, а частью по ложбинке спины потоками стекала на шею, грудь, соски, — тем запечатляя богоизбранность счастливицы.
В тот момент, когда агонизирующий верующий, соскальзывая с меча служителя, падал навзничь на пол, весь лупанарий взрывался торжествующим кличем, прославляющим божества Жребия и Любви. Возбуждённых сильнейшим ощущением женщин выбрасывало из их нор, и они, слившись с мужчинами… вЂ№…›
Богоизбранность считалась для всякой верующей женщины величайшей в жизни удачей — триумфом, в котором она впоследствии жила всю жизнь. И потребность в котором наследовалась дочерьми.
При осмыслении этой сцены следует учитывать, что чёрный раб, закалывая мужчину, выбирал на самом деле женщину, воля которой была «звучней» всего.
И не важно, что раб
Раб — понятие не столько юридическое, не столько производственное, сколько — и прежде всего! — психоэнергетическое. Идеальный раб — прислужник, законченный холуй. Он водим вовсе не Фортуной, и, тем более, не
Тем более что подчиняющее воздействие энергетического поля главного некрофила усиливалось присутствием «королевской свиты» — безумствующей в пляшущих отблесках пламени светильников толпы верующих.
Иными словами, можно утверждать, что в эпоху протолупанариев «перстом богов» бывали отмечены именно «патрицианки», хотя такое слово ещё не изобрели. То были далёкие прабабушки Уны, и их опыт королев лупанария (Великого шабаша) через кровь передавался их внучкам и праправнучкам. Праправнучек много, но, поскольку место одно, а всем «королевам „красоты”» на нём не уместиться, поэтому только психоэнергетически самые мощные властительницы ратовали за сохранение лупанариев. Остальные же «оттягивались» в новых культах, к примеру, Кибелы.
В Риме культ Кибелы закрепился на государственном уровне лишь во II веке до н. э., видимо, туда и произошёл некоторый отток посетителей лупанариев; ведь кровавый душ при крещении в яме — суррогат признания «королевой „красоты”» — становился доступен каждому. Пусть всего лишь в яме под настилом, да и кровь всего лишь бычья, пусть хоть видимость, но это лучше, чем ничего; видимо, достаточно одного только вида волны низвергающейся крови, чтобы «провалиться» к пределам власти.
С насильственным введением христианства императором Константином (жрецом Всепобеждающего Солнца; сам он крещение принял, только находясь при смерти) патрицианки вынуждены были менять приёмы достижения «отдохновения» на якобы христианские. Отсюда и — в противовес заповедям Евангелия — соответствующие «знаки могущества»: причащение буквальной кровью (испорченным брожением виноградным соком красного цвета), сбивание верующих в толпы и прочие экстатизирующие приёмы.
Меняются только названия религий, проваливающие же «знаки могущества» остаются.
Вспомним прародительницу Воландовой Маргариты — королеву Марго. Её первая брачная ночь была вся в потоках крови и в историю вошла навсегда — по тупоумию историков как Варфоломеевская ночь. В ту ночь набожные католики предательски резали гугенотов. В одном Париже было умерщвлено более 30000 человек, в том числе множество детей. История сохранила свидетельства того, что по улицам текли прямо-
