говорят исключительно об отце Михаила, профессоре идеологической субиерархии стаи, однако читатели «КАТАРСИСа», верно, догадались, что из Миши не мытьём так катаньем выделывали именно «священника Покровского» вместе с его вкусом к того рода женщинам, которым естественно принимать определённые позы. Не пряником, так хлыстом — такими психологическими законами описывается реальная жизнь.
Для сведущего весьма красноречив рот матери Миши Булгакова — безгубый. Не хочется повторяться, что это значит, перечитайте лучше «КАТАРСИС-1. Подноготная любви». Нет, далеко не случайно муж у неё стал профессором Киевской духовной академии (православной).
Вообще-то, потребность профессоров в хлысте у партнёрши — известная психопатологическая аномалия. Типичный случай: если профессор овдовеет, или супруги расходятся, то он приходит в бордель, платит деньги, простирается ниц и требует — хлещи! С другой стороны, в профессор`а (иерархорелигиозной академии в том числе, а может, и прежде всего) лезет и тем более пролезает не всякий. Суровая правда: пролезть может не просто «иудо-внутренник», но только тот, у кого жена с хлыстом.
А кто мать нашего профессора, т. е. бабка М.А.Булгакова?
К счастью, её фотография тоже сохранилась — лицо, что и говорить, коллекционное. Женщины с таким редким по лошадиности (вытянутым) черепом, — да ещё безгубые! — обычно просто не в состоянии понять, что окружающие могут хотеть жить помимо её неврозов. Единственный для домашних способ с ней остаться под одной крышей — подчиняться по-собачьи. Муж у «лошадиного лица» был священником кладбищенской церкви — думается, она и «подобрала» ему
Что и говорить, обстоятельства супружеской жизни плотского Булгакова были предопределены — и они, действительно, реализовались.
Смотрим фотографии женщин Булгакова. Тенденция очевидна: у каждой последующей жены Булгакова губы истончались — в сторону «идеала». (Надо, разумеется, смотреть не парадные фотографии, на которых, где надо — выпячено, а где не надо — втянуто, а на любительские фото.)
И последнее по поводу матери Булгакова: она недолго оставалась безутешной вдовой и весьма быстро, несмотря на обилие детей, вновь лихо выскочила замуж. Обратитесь к своему жизненному опыту — что это за тип женщин?
Теперь раскроем «тайны» лица самого Михаила Булгакова. Обратите внимание на глубокие горизонтальные складки на лбу — даже при позировании перед фотографом! Лоб, собранный в фиксированные глубокие складки, открывает человека, с детства услужливо готового принять любое приказание, — а это бывает только при властных (с хлыстом) матерях. В зрелом возрасте эти страдальцы становятся начальниками, при «свободных» профессиях—«идолами» толпарей, любят заторчать (выпить, покурить и т. п.; Булгаков не мог освободиться ни от того, ни от другого всю жизнь). Жёны у людей с такими бороздами катаются на том же садомазохистском маятнике, только, понятно, в противофазе.
Иными словами, из одного только состояния кожи лба (привычного эмоционального состояния) Михаила Булгакова можно легко угадать «лошадиные» пропорции черепа бабки из кладбищенской пилатоненавистнической церкви, тонкие губы матери, профессорство отца в «духовной» академии, череду болезненных страстных «любовей» «взрослой» жизни самого Миши, а также его популярность среди толпарей.
Но даже если бы не сохранилось ни одной фотографии ни одного из вышеперечисленных лиц, всё равно невозможно не разглядеть хлыст в руках жён Булгакова и с других точек зрения. Как бы признанные булгаковеды ни воспевали их как воплощение преданности, самопожертвования, тонкого вкуса, ума и чуть ли не порядочности, но всё равно они вынуждены упоминать из их жизни
Елена Сергеевна вошла в дом Булгакова (уже «позднего», повернувшего от «Собачьих сердец» к «Мастеру…», то есть, в сущности, уже нарождавшегося «пилата»!!) и вскоре Мака — под такой кличкой, недвусмысленно рифмующейся с «макака», Булгаков проходил у своих двух последних жён — от его второй жены увела. Именно увела — Елена Сергеевна была весьма авторитетной, понятно, не только в период вдовства.
Брошенную вторую жену жалеть не стоит — она завладела Мака тем же способом. С тем, разве, отличием, что с Мака встречалась от первой жены тайно и в дом не проникала. Как говорится, за что боролась, на то и напоролась. Пытающаяся построить счастье на чужом несчастье непременно передаёт эстафету. Победившей же в этой эстафете достаётся прах безвременно скончавшейся «эстафетной палочки».
Итак, многоопытные вторая и третья жёны были безнравственны однотипно, откровенные тусовщицы, только воспетая журналистами Елена Сергеевна была несравнимо наглей (некрофиличней) второй.
Её манера приказывать просто поражает.
«Переделать!» — такие слова уместней в устах императрицы или префектессы, которой подвластны офицеры легионов.
Авторитетная?
«Императрица»?
Префектесса?
С соответствующей «нравственностью» и вкусом?
Романом о жестоком пятом прокураторе Иудеи в сколь угодно достоверном историческом окружении, но без жены, упивалась и заучивала его наизусть?
Может, для полноты картины Елена Сергеевна ещё и «святая сновидица»?
Как ни удивительно, но именно так. Если после смерти Михаила Афанасьевича кто из режиссёров пытался было артачиться и защищал перед ней своё право на творчество (интересно, что Елена Сергеевна формально ничего запретить не имела право), то на следующий день Елена Сергеевна приходила и говорила, что ночью ей являлся Михаил Афанасьевич, что он с её мнением согласен и просил переделать. И режиссёры «ломались». И это в атеистическую эпоху! Воистину, «святая сновидица»!
Мужчины при «императрицах» и более низкого ранга на этом свете долго не заживаются: соматические заболевания не причина, а следствие. Отец Булгакова убрался быстро, Михаилу Афанасьевичу предстояло это повторить, даже если бы он и не стал «пилатом». И он это не просто повторил, мучения его были ужасны…
Здесь возникает вопрос: а почему Пилат (Понтий) в браке выжил, а «пилат» Толстой и «пилат» Булгаков — нет? (Софья Андреевна после гибели Льва Николаевича призналась прямо: «Это я его убила!» —
Почему убитый Толстой прожил дольше убитого Булгакова?
Толстой рядом с Софьей Андреевной, понятно, болел. Понятно, пытался лечиться с помощью препаратов и «здорового образа жизни». Был период, когда Лев Николаевич ежегодно ездил под Самару «на кумыс». Возвращался здоровый и некоторое время считал, что помогал ему именно кумыс. Но впоследствии научился обходиться без этого напитка из кобыльего молока: потому что обнаружил, что всё дело в пространственном удалении от своей копрофилки. Достаточно уехать от неё подальше — и вот ты уже здоров. Понял или почувствовал — и началось! Пешком ходил из Москвы в Тулу (графиня, понятно, его не сопровождала). Пока «любящая жена» наслаждалась зловонием столицы, Лев Николаевич, её не отговаривая, сбегал в Ясную Поляну. А когда она переселилась в имение жить, то спал с ней в разных не то что комнатах, но крыльях дома.
Вот одно обстоятельство, отличавшее Толстого от Булгакова.
Толстой также активней боролся с собственной гипнабельностью — брешью, через которую его, собственно, и убивали. Он бросил выпивать. Бросил курить. Избегал крупных городов и начальников.
А Булгаков не смог справиться ни с тем, ни с другим, ни с третьим. Алкоголь вреден, но не непосредственно: живущие одиноко в горах пьют всю жизнь, но умирают далеко за сто лет. Да и захоти он бросить, «Уна» не позволила бы. В скорейшей смерти уловленного ею «пилата» она была заинтересована «кровно».
Эта заинтересованность не личное достижение Елены Сергеевны, даже с учётом явно вскрытой ею «помойки» своей родовой памяти. Дело даже не в личной ненависти или некой личной обиде, скажем, в ответ на то, что Булгаков не скрыл своей оценки её «нравственной физиономии» (шлюхи от подобных слов
