— Тварь… Потаскуха… — хрипел Ганс Розинг, собираясь снова ударить Басю.
— А ну проваливай! Дуй отсюда! — шагнул к нему Рувка. — Ты слышал, что сказала Бася?
— И ты еще тут… Кто ты такой? Она спит с тобой? Да? Эта шлюха с глазами, как у кошки… Да?
Рувка пригнулся, сжал кулаки и пошел на Ганса. Он приближался к нему и говорил тихо, отчетливо, чтобы Ганс понял:
— Пошел вон отсюда, Розинг. И не хватайся за кобуру, фельдфебель. А не то я свистну друзьям, и от тебя останется только мокрое место, Ганс Розинг.
Ганс отдернул руку от кобуры, пятясь, выбрался из подворотни и пустился бежать по тротуару. Он бежал до самых ворот гетто, а там уж кто знает — может быть, пошел шагом.
Рувка тоже хотел уйти. Бася была слишком близко. А его расстояние известно — двадцать шагов, ни ближе, ни дальше.
— Постой, — сказала Бася и взяла его за руку. Он все еще сжимал кулак, и Бася удивилась, что у него, такого молодого, совсем еще мальчишки — ему всего лишь семнадцать, — такой большой, грубый, жесткий кулак.
— Ты работаешь вместе со всеми, да?
— Да, — ответил он. — Я работаю со всеми.
— Что ты делаешь? — спросила она — Ты ремесленник?
— Нет, — ответил он. — Я каменщик.
Теперь ей стало понятно, почему у Рувки такое серое лицо: в его поры въелась каменная пыль. Она двумя руками гладила большой, грубый, жесткий кулак и смотрела себе под ноги, туда, где лежали камни, прижатые друг к другу, камень к камню, твердые и неподвижные. Она вспомнила, как только что думала о камнях и о руках, которые раскалывают эти камни. Было странно, что он, Рувка, такой молодой, дробит камни и что они, даже разбитые, будут лежать веками, долго, как жизнь, а его, Рувку, того, что дробит камни, могут схватить завтра или даже сегодня, заломить руки за спину, бросить в черный автомобиль и увезти в Понары, чтобы убить там эти семнадцать лет, которые еще не знали женщины, не чувствовали ее ласки.
— Рувка, — сказала она. — Идем. Ты хочешь пойти со мной?
Он удивленно посмотрел на нее, и его густые сросшиеся брови поднялись еще выше.
— Я всегда хожу с тобой, — ответил он.
— Нет, — усмехнулась Бася. — Сегодня я никуда больше не пойду. Я не пойду туда, где должна была быть сегодня. Понимаешь?
Он молчал.
Она повела Рувку за руку. Она шла впереди, а он чуть сзади. Он не видел дороги, не знал, куда идет. Он смотрел на Басю и, казалось, впервые так близко видел ее ноги, пружинящие при каждом шаге, ее шею, высокую и теплую, зеленые блестящие глаза и алые, ярко-красные губы. Бася то и дело оборачивалась, и он думал, что хорошо бы купить какую-нибудь дорогую, сверкающую, искрящуюся брошь и приколоть ей на грудь вместо этого привычного украшения- желтой звездочки.
— Идем быстрей, — сказала Бася. — Еще увидит кто-нибудь.
— Пусть видят, — ответил он. — Чего ты боишься?
— Я не боюсь, — усмехнулась Бася. — Чего мне бояться. Может, ты не хочешь идти со мной? Я уже старуха, а ты еще так молод.
— Тебе двадцать, — ответил он.
— Нет, нет! Мне уже тридцать, а может, и все тридцать пять. Ты не знал, что я такая старая?
— Все равно тебе только двадцать. Не важно. Все равно двадцать. Она опять усмехнулась и сверкнула своими кошачьими глазами.
— Я тебе нравлюсь? — спросила она.
— Да. Очень, — ответил Рувка.
— Уже близко, — сказала Бася. — Ты знаешь этот дом?
— Нет, не знаю.
— Там, внизу, есть уголок. Там никто еще не был. Иногда я там сижу. Когда мне хочется побыть одной, я прихожу сюда.
Они спустились по кривым ступенькам, толкнули скрипучую дверь.
— Не запнись, — сказала Бася, — и не отпускай мою руку.
Рувка молчал.
— Там, в углу, под окошком, видишь? Там скамейка. Моя скамейка. Проходи, садись.
Они молча сидели рядом.
— Тебе нравится здесь?
— Очень нравится.
— Я же говорю, что здесь никто еще не был.
— Я знаю, — ответил он. — Ты думаешь, я не знаю?
— Правда? — сказала она. — Так что же ты сидишь?
— Не знаю.
— Ты любишь меня, Рувка?
— Люблю.
— Дотронься до меня. Почему ты боишься ко мне притронуться?
Она прижалась к нему, и он неловко обнял ее плечи. Он чувствовал ее теплую шею и боялся шевельнуться. Осторожно потрогал звездочку — украшение и хотел сорвать ее, чтобы приколоть на этом месте брошь, которой не было. Она сама повернулась, крепко обвила руками шею Рувки и поцеловала его в губы. Он чувствовал сладость ее губ и смотрел в ее зеленые глаза, блестящие, как у кошки.
— Обними меня крепче, — сказала она.
— Не хочу, — ответил он и убрал руку.
— Ты не любишь меня?
— Люблю.
— Так что же?..
— Не надо, — проговорил он.
— Не надо?!
— Нет, не надо.
— Но больше я тебе ничего не могу дать. Больше у меня ничего нет, сказала Бася.
— Не важно. Все равно не надо.
Тогда она обхватила голову руками, уткнулась в колени и заплакала.
Рувка сидел рядом, обняв ее вздрагивающие плечи; он гладил волосы Баси и не утешал ее. Он молчал и только время от времени негромко повторял одну и ту же фразу:
— Не плачь, Бася. Не надо. Никогда не надо плакать.
Глава седьмая
ХОД СЕМНАДЦАТЫЙ
— Ну давай, ходи!.. — подгонял Шогер, по Исаак не шевелился. Рука никак не могла взять эту фигуру, которую нельзя было трогать. Исаак посылал руку вперед, но она по-прежнему сопротивлялась.
Шогер посмеивался, довольный.
— Взялся — ходи, — настаивал он.
'Да', — подумал Исаак и отдал фигуру, которую нельзя было трогать.
'Еще одна такая ошибка, и я действительно должен буду сдаться. Я останусь в живых по ошибке… Смешно'.
Шогер потирал руки.
— Ты жалеешь? — спросил он. — Напрасно. Сегодня все идет как надо. Ты сам виноват, что научил
