Каждое лето липы источали желтый волнующий запах. Хоть бы единственный раз не пахли!
С каждым днем все крепче прижимала она к сердцу хозяйского мальчика — своего мальчика. Так же крепко, как Юозаса, Юозукаса своего, по воскресеньям в избе Ятаутасов.
И рассказывала сказки, каких больше никто не знал. И отвечала на все вопросы — и на те, что задавал, и на те, что не задавал.
— Видишь? Это понас Римантас.
— Видишь? Это поня Бируте.
— А малыш? Видишь? Это понайтис. Их сынок Римукас. Тогда мальчик спрашивал:
— А где же твой муж, твой понас?
— Мне не нужно… — отвечала она.
— Не нужно? Почему?
— Куда уж мне… У меня есть ты и еще есть… Подрастешь — скажу.
— Хорошо, что у тебя ни мужа, ни понаса. Он бы только мешал нам. Пришлось бы одну сказку мне рассказывать, а другую — ему. Хорошо…
Потом, после первого знакомства через щель в заборе, она ходила с мальчиком на соседний двор, и мальчик играл там с Римукасом. Либо приводила Римукаса, и дети играли на их дворе.
Бывало, возьмет малыша, прижмет к сердцу и тут же отпустит.
— И меня, и меня! — кричит ее мальчик, карабкаясь к ней на колени.
Она говорила:
— Конечно, и тебя, и…
Если бы еще и Юозукас был здесь.
Совсем хорошо бы.
Не с чердака уже, не сквозь пыльное стекло, а с крыльца или со двора все так же любила она смотреть на понаса Римантаса и поню Бируте.
Глаза у нее в такие минуты были странные.
Что в них было, в ее глазах?
А весной распускалась сирень.
В белых, в фиолетовых гроздьях были, наверно, цветки и с пятью лепестками. Наверно, много счастья было.
А летом пахло липой. И в желтых, развесистых деревьях гудели пчелы. Они сбирали мед. Липовый.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Римукас был курносый, синеглазый, с белой кудлатой головенкой — в мать. Все трое, нотариус, Римантас и Бируте, сидели на длинной пароконной телеге, нагруженной вещами, и обнимали Римукаса.
— Побыстрей бы уж, что ли, — время от времени бурчал крестьянин, перебирая вожжи и стараясь глядеть только на лошадей.
У него свои заботы. Недосуг. До станции и так пятнадцать верст. А его остановили на окраине города, коротко и ясно приказали:
— Езжай.
Ладно, он приехал, он и уедет. Только чего там ждать?
— Побыстрей бы уж, что ли…
Торчи здесь, прохлаждайся с парой лошадей.
— Тпру! Чтоб вас черти… Она протянула руки:
— Поди сюда, Римутис, поди ко мне. На телегу вскочили двое в форме. Наконец-то крестьянин крикнул:
— Но-о-о!
Он отпустил поводья, выпрямился, покрутил вожжами над головой, и пароконная упряжка затарахтела по мостовой. Она махала рукой. И Римукас, и те — с телеги.
— Он очень любит… — крикнула, привстав, Бируте, но не докончила, не досказала, уткнулась в узел и дала волю слезам. Римукас тоже заплакал. Ее мальчик все время тихо стоял рядом.
— Они далеко поехали? — спросил он. Она ничего не ответила.
— В Сибирь? — снова спросил мальчик.
— Молчи! Бери Римукаса, и ступайте играть. Мальчик взял Римукаса за руку и сказал:
— Идем, я тебе дам свою большую лошадку.
Напротив — дом нотариуса. Двери, окна нараспашку. Двор не убран, все разбросано. Как после погрома.
Почему она взяла Римукаса?
Может, своих мало?
Прошлым летом звенящий грохот заглушил пчелиное гудение в липах. В город вошли танки с красными звездами по бокам. С танков широко улыбались молодые парни, и девушки бросали им цветы.
Одни говорили:
— Советская власть! Другие:
— Русские пришли…
Она не знала, что такое Советская власть и что значит — русские.
Правда, скинули волостного старшину.
На улицах пели: «Если завтра война…», «Катюша»…
Были выборы. Она тоже голосовала.
Объявились комсомольцы, а ребята повязали красные галстуки.
Хозяева спросили ее:
— Ты останешься у нас? Мальчик так привязан… Правда, понасы-соседи стали здороваться с ней на улице. Владелец «Мануфактуры» сказал:
— Видите? Я же вам еще тогда говорил, в старые кровавые времена: такую красавицу кто угодно возьмет в служанки. И взяли. Помните?
Она помнила.
Вскоре пришла мать. Первый раз за столько лет.
Они сидели на крылечке, молчали. Слишком долгой была разлука. Обеим взгрустнулось. Так и должно было быть.
Но потом мать не выдержала:
— Землю дали… — Ее лицо посветлело. — Может, домой вернешься, дочка? Я сама бы, может, и не пришла. Отец послал. И Юозукаса взяли бы…
Отец?
Хорошо, что дали землю.
Нет, она не хочет домой. Вот лето кончится, снимет себе комнатку в городе, привезет Юозукаса. Мальчик-то с прошлого года в школу ходит. Пора и Юозукасу. Нет, мальчика она не бросит. Разве не своим молоком выкормила? Разве не на своих руках выносила? Разве он ей не так же дорог, как Юозукас? И сама ведь не знала. А недавно пошла с ним на речку. Мальчик только плюх в воду, нырь — и нет его. Минуту нет, другую… Она туда-сюда по берегу. Нет мальчика. Только потом уже разглядела в кустах лукавую глазастую рожицу. Подбежал, бросился к ней на шею, сам весь мокрый, руки синие. Прижала к себе мальчика…
— Напугал? Ну скажи, напугал?
Хотела шлепнуть его разок по мягкому месту, да рука не поднялась. Заплакала. Плакала, скрывая слезы, и все сильнее прижимала к себе мальчика…