Маркус взял отпуск на два семестра в своей школе, чтобы написать книгу, которую уже давно обдумывал, — философский трактат о морали мирской жизни. По замыслу это должен быть довольно краткий, но очень яркий, догматический труд, напоминающий «Рождение трагедии» Ницше своей обтекаемой риторикой и силой убеждения. Он надеялся, что книга произведет определенное впечатление.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о Мюриель, — сказал он. — Я наблюдал это в поведении других умных молодых людей. Как только они начинают размышлять о морали, то впадают в какую-то извращенную безнравственность.
— Конечно, это не всегда делает их преступниками. Преступность вызвана другими причинами, часто положением в доме. Например, этот парень, Пешков, кажется мне настоящим преступником, если ты позволишь мне так грубо отозваться об одном из твоих бывших учеников! В его случае…
Маркус мысленно тяжело вздохнул, в то время как Нора продолжала излагать свою точку зрения на причины преступности. Не то чтобы Маркусу было скучно, но он не любил, когда ему напоминали о Лео Пешкове. Лео был одной из педагогических неудач Маркуса. Нора, участвуя в работе комиссии по решению местных жилищных проблем, нашла Пешковых, отца и сына, в грязной каморке, откуда перевезла их сначала в церковное общежитие, а затем с разрешения епископа в их нынешнюю квартиру в доме священника, как раз перед приездом вышеупомянутого странно выглядевшего калеки-священника. Лео, тогда еще школьник, посещал весьма посредственное местное учебное заведение, и Нора попросила Маркуса предоставить ему место в его школе. Фактически Маркус и Нора платили за обучение Лео, но Пешковы не знали об этом. Когда-то в шкоде Лео производил впечатление умного своенравного мальчика и вызвал у Маркуса профессиональный интерес. Маркус не страдал от недостатка самопознания и достаточно хорошо разбирался в тонкостях современной психологии. Терпимый к себе, он хорошо сознавал ту роль, какую играет в складе преуспевающего учителя определенный природный садизм. Маркус оценил свои способности как садиста, он понял механизм воздействия и доверял своей интуиции. Он был хорошим учителем и способным директором школы. Но садизм, который в обычной сумятице человеческих отношений не бросается в глаза, может удивить своего обладателя, как только на сцене появится подходящий партнер.
Лео был совершенным партнером. Его особый, коварно-вызывающий, мазохизм слишком хороша соответствовал темпераменту Маркуса. Маркус наказывал его, а он возвращался за новым наказанием. Маркус апеллировал к его лучшим чувствам и пытался обращаться с ним как со взрослым. Слишком много эмоций возникало между ними. Маркус проявлял доверие и привязанность, Лео отвечал грубостью, Маркус впадал в ослепляющий гнев. Лео с гениальным упорством продолжал создавать трудности. Маркус прочил его в университет — изучать французский и русский. В последний момент с подачи преподавателя математики, с которым Маркус, рассерженный сам на себя, стал обращаться как с соперником, Лео поступил в технический колледж в Лесестершире, чтобы изучать инженерное дело. По слухам, он не слишком хорошо успевал.
— Все это — одно из проявлений упадка христианства, — заключила Нора. — Не то чтобы я возражала против его исчезновения со сцены. Но все обернулось совсем не так, как мы думали в юности. Эта атмосфера сумерек богов сведет множество людей с ума, прежде чем мы выбросим весь этот хлам из нашей системы.
— Интересно, действительно ли мы хотим выбросить все это из нашей системы? — сказал Маркус, отгоняя разрушительный образ юноши. Временами он находил оживленное здравомыслие Норы немного унылым, как у старого осторожного радикала. Ясный рациональный мир, во имя которого она проводила кампанию, не претворился в жизнь, а она так и не пришла к согласию с более запутанным миром, который существовал в действительности. Маркус, разделявший многие ее суждения, не мог не плениться тем, что она называла сумерками богов. Возможно ли, что огромный занавес громадных и смутных очертаний будет наконец откинут, и, если так, что откроется за ним? Маркус не был верующим, но был, как он иногда выражался, любителем христианства. Его любимым чтением была теология. А в молодости он ощущал тайную, немного виноватую радость от того, что его брат — священник.
— Да, хотим, — сказала Нора. — Твоя беда в том, что ты всего лишь попутчик христиан. Лучше не связываться с умирающей мифологией. Все эти истории просто фальшивы, и чем чаще об этом говорится понятным языком, тем лучше.
У них были расхождения по этому вопросу и прежде. Ленивый, не желающий сейчас спорить, Маркус с грустью понял, что чаепитие окончено. Он слегка повернулся к огню, вытирая пальцы крахмальной полотняной салфеткой, и пробормотал:
— Завтра же я пойду повидать Карела и настою на встрече с Элизабет.
— Правильно, и не соглашайся на «нет» в ответ. В конце концов, ты уже звонил три раза. Я могла бы пойти с тобой, так как давно не видела Мюриель, и мне бы хотелось поговорить с ней откровенно. Если возникнут какие-нибудь проблемы с Элизабет, я считаю, тебе следует обратиться за консультацией к юристу. Я не говорю, что твоего брата следует лишить духовного сана или выдать ему удостоверение о психическом расстройстве. Но его нужно заставить вести себя как разумное существо. Пожалуй, я поговорю об этом с епископом, мы часто встречаемся в жилищном комитете.
Нора встала и собирала тарелки, покрытые теперь золотистыми крошками от торта и остатками сливового джема. Маркус грел руки у огня. В комнате стало холоднее.
— Интересно, ты слышал эти гнусные слухи о Кареле, — спросила Нора, — что у него роман с этой цветной служанкой?
— С Пэтти? Нет. Это невозможно.
— Почему же невозможно?
Маркус хихикнул:
— Она слишком толстая.
— Не будь таким легкомысленным, Маркус. Должна сказать, я никак не могу привыкнуть к тому, что ее зовут О'Дрисколл, когда она черная, как твоя шляпа.
— Пэтти не такая уж черная. Да это и не имеет значения.
До Маркуса доходили слухи, но он им не верил. Своеобразие Карела заключалось совсем в другом, он был целомудренным человеком, даже пуританином. В этом Маркус знал своего брата так, как знал себя. Он встал.
— О, Маркус, ты же не собираешься уйти, не правда ли? Почему бы тебе не остаться на ночь. Не хочешь же ты проделать весь путь назад до Эрлз-Корт в этом ужасном тумане!
— Надо идти, много работы, — пробормотал он. А затем, минут десять спустя, он уже шел по покрытому инеем тротуару, и его одинокие шаги глухо звучали под густым покровом тумана. Он совершенно забыл о Норе и чувствовал только теплое зерно радости в сердце при мысли, что снова увидит Элизабет.
Глава 3
— Извините за беспокойство. Меня зовут Антея Барлоу. Я из пастората. Не могла бы я повидать священника на минутку?
— К сожалению, священник никого сейчас не принимает.
— Может, я смогла бы тогда оставить ему записку? Видите ли, я действительно…
— Боюсь, он недостаточно здоров, чтобы заниматься письмами. Может, вы зайдете попозже?
Пэтти решительно закрыла дверь перед причитающей, слегка трепещущей фигурой в тумане. Она была твердым привратником. Привыкнув к такого рода сценам, в следующую минуту она уже забыла о ней. Наверху раздался звон маленького колокольчика, которым Элизабет обычно вызывала Мюриель.
Надев тапочку, которая слетела, когда она проходила через холл, Пэтти направилась назад к кухне.
Пэтти нервничала и испытывала беспокойство. Постоянный шум подземной железной дорога сотрясал ее днем и нарушал сон по ночам. Со времени приезда их окружало кольцо тумана, и она понятия не имела, как выглядит дом священника снаружи. Казалось, что у него вообще нет облика и подобно невообразимым
