простонала:
— О господи… — и опустилась на стул.
— Вам нехорошо?
— Нет, нет, все в порядке. О Эдвард… мне так… так ужасно жаль…
Она поднесла руку к шее.
Эдвард с некой, можно было сказать, армейской точностью разливал по чашкам кипяток.
— Молоко, сахар? — спросил он.
Розалинда кивнула.
— Пойдемте наверх. Хотите посмотреть картины?
Он вручил ей чашку и вышел, не оглядываясь, держа в руке свою.
Осторожно, стараясь не расплескать кофе, Розалинда последовала за ним вверх по лестнице. Ей совершенно не хотелось смотреть картины, она предпочла бы спокойно посидеть рядом с Эдвардом и поговорить. Задержавшись на секунду, она отхлебнула кофе — он оказался обжигающе-горячим, ни молока, ни сахара в нем не было.
Великолепное собрание живописи, начало которому было положено в конце восемнадцатого века, размещалось в очень длинном зале с сияющим паркетным полом. Окна выходили в сад. В этом зале висели самые разные картины, собранные многими поколениями владельцев Хэттинга, обладавших несхожими вкусами. Сам Эдвард лишь недавно, после смерти отца, получил возможность удовлетворять свой. Розалинда аккуратно поставила чашку на подоконник возле вазы с цветами. Цветы, срезанные вчера для невесты! Она выглянула в окно, за которым виднелся освещенный солнцем сад, тихий, словно зачарованный: прямо от дома, большого каменного прямоугольника, начиналась аллея «золотого дождя» — застывших, словно часовые, маленьких декоративных деревьев с гроздьями желтых соцветий, а дальше — огромные деревья, зрительно уменьшающиеся по мере удаления, — очень старые дубы, березы, каштаны, гималайские кедры. Иным лет четыреста, а то и больше, подумала Розалинда. Абсолютная тишина и солнечный свет. У нее защипало глаза, и она отошла от окна, прихватив чашку и пролив при этом немного кофе на сверкающий паркет. Смущенно оглянувшись, она вытерла пол рукавом. Эдварда не было видно, наверное, он уже вышел… Впрочем, нет, оказалось, он стоял в конце зала. Розалинда снова почувствовала слабость, ее вдруг пронзила мучительная мысль: Мэриан могла стать хозяйкой всего этого — всего: и сада, и дома, и картин, и даже самого Эдварда.
Эдвард, где-то оставивший свою чашку, возвращался теперь к Розалинде. Она хорошо видела его лицо: бледное, почти белое, неподвижное, как железная маска, искривившиеся в зловещей улыбке бледные губы, орлиный нос. Она стала лихорадочно придумывать, что бы сказать, и неожиданно слова вырвались сами:
— По дороге сюда я видела на лугу Спенсера.
Лицо Эдварда смягчилось.
— Да, Спенсер, — сказал он, — старый милый приятель… — Потом добавил: — Я недавно купил картину, современную, она внизу.
Следуя за ним, Розалинда заметила превосходного Гойю. Прежде ей лишь раз довелось побывать тут. Почему? Вероятно, потому, что Мэриан живописью не интересовалась.
Послышался неясный звук. Кто-то появился в дальнем конце зала. Это был Бенет.
Эдвард пошел ему навстречу. Розалинда замялась, потом последовала за ним. Она сразу заметила, что Бенет недоволен ее присутствием. Впечатление было мимолетным, но оно каким-то странным образом напомнило ей о той боли, которую она испытала, стоя у окна. Бенет протянул Эдварду руку. После едва заметного колебания тот принял ее. Бенет быстро обнял его за плечи другой рукой. Потом они отодвинулись друг от друга.
— Там, внизу, никого нет, — сказал Бенет, — и я подумал, что вы, наверное, здесь. Не хотел беспокоить вас раньше. К тому же поначалу думал, что вы уехали в Лондон…
— Я рад вас видеть.
Розалинда, проходя мимо них, сказала:
— До свидания, Эдвард… Я очень рада, что пришел Бенет, я…
Она запнулась. Нужно сказать что-то о Мэриан, подумала она.
— Спасибо, что зашли, — помог ей Эдвард и сделал неопределенный жест рукой.
Розалинда повернулась и вышла.
— О, дорогой мальчик! — воскликнул Бенет. Прежде он никогда так Эдварда не называл и поймал себя на том, что думает о дядюшке Тиме. — Давайте где-нибудь присядем.
— Пойдемте вниз, — предложил Эдвард.
Бенет последовал за ним по лестнице в гостиную.
Там царил полумрак: жалюзи были опущены, чтобы не слепило солнце. Эдвард поднял жалюзи на одном из окон и сел на широкий диван, развернутый к камину. Бенет опустился рядом. Немного отодвинувшись от него, Эдвард оперся рукой о подлокотник и глубоко вздохнул. Какой он бледный, подумал Бенет, вообще-то он всегда был худ и бледен, но теперь вдруг стал изможденным, как его отец, и, кажется, после вчерашнего он немного укоротил волосы.
Болезненно наморщив лоб и уставившись из-под полуприкрытых век себе под ноги, Эдвард сказал:
— Вы, должно быть, вините меня.
— Дорогой мой, винить вас? Конечно нет!
— Думаю, многие станут меня винить. В конце концов, она, наверное, имела право так поступить, у нее были свои причины… и в последний момент… это было актом мужества с ее стороны…
— У вас благородное сердце, — вставил Бенет.
— У нее, вероятно, были на то основания, а я обязан был услышать, увидеть… До того, как подошел решающий момент… Вероятно, она ждала этого от меня, и мне следовало быть более чутким, но я так хотел…
Бенет, не совсем понимавший, о чем толкует Эдвард, и мучаясь сам, поспешно заговорил:
— Вы оба молоды и боитесь совершить опрометчивый поступок. Возможно, позднее вы встретитесь, много всякого случится… Так или иначе, произошедшее вовсе не означает, что вы не сможете вернуться друг к другу…
— Нет-нет, я о другом. В моей душе — иная рана, точнее, не рана, рану можно исцелить, а ощущение вины. В любом случае я не должен вас задерживать.
Он встал. Бенет тоже поднялся, отчаянно стараясь найти нужные слова. Неожиданно для себя он сказал:
— Вы знаете, как я хотел, чтобы вы были… чтобы вы женились и были счастливы. Вы знаете, как я люблю и буду любить вас. Вы сегодня ночуете здесь или едете в Лондон?
— Еще не решил.
— Я буду в Пенне. Не заедете пообедать или, если удобнее, поужинать?
— Нет-нет, я, скорее всего, поеду в Лондон. Спасибо, что навестили.
Бенет возвращался в Пенндин в своем довольно стареньком «ровере» и едва не плакал — так на него действовала деревенская тишина, солнечная погода, красота деревьев и цветов. Он ничем не помог Эдварду, наоборот, лишь излил на него собственную боль. Ему так страстно хотелось, чтобы Эдвард стал ему кем-то вроде зятя, поскольку Мэриан считал чуть ли не дочерью. И вот — теперь это становилось все более и более очевидным — он потерял их обоих, причем навсегда. И отныне в Пенне все изменится.
Приехав домой, он увидел перед входом машину — сверкающий «вольво» Оуэна — и, открыв дверь, услышал доносившиеся из гостиной голоса.
Оуэн и Розалинда возникли на пороге.
— О, вот и он! Бенет, я увожу Милдред. Мы вас ждем. Где вы были?
— Не хотите ли остаться пообедать? — спросил Бенет. — И переночевать…
— Нет, простите. Мы думали, возможно, вы поедете в Лондон…
С чемоданом в руке на лестнице появилась Милдред.
