— Благодарю.
— У вас снова разные носки. Смотри, Фредди, у Хилари снова разные носки! — Уже приевшаяся дежурная острота. Я бы, конечно, повнимательнее отнесся к носкам, если бы не история с телефоном.
— А я любуюсь вашими потрясающими чулками, просто глаз от лодыжек не могу отвести. — Я всегда нес подобную вульгарную банальщину, когда говорил с Лорой. Я охотно служил для Импайеттов козлом отпущения, чувствуя, что именно этого они от меня ждут. Порою невозможно было провести границу между мною и нашим дежурным комиком на работе Реджи Фарботтомом.
Лора, хотя и не отличалась уже молодостью и юношеской стройностью, была все еще женщиной привлекательной. Она выросла в семье квакеров и, махнув рукой на аттестат о высшем образовании, вышла замуж за Фредди, о чем то и дело напоминала. Как и муж, она обладала удивительной энергией. В ней было что-то от заводилы спортивных игр. Энергия и воля били в ней через край, часто проявляясь в каком-то беспокойстве, — беспокойстве, происходившем, по всей вероятности, от желания приносить пользу. У нее было милое, всегда оживленное, сияющее лицо и очень широко расставленные глаза, от чего взгляд как бы стекленел, и этот стеклянный взгляд притягивал, завораживал. Она не улыбалась, а скорее скалилась, и так интеллигентно четко расставляла своим низким, звучным голосом ударения, что слушать ее порой было утомительно. В каждой фразе она смешно подчеркивала какое-нибудь слово — скорее от застенчивости, чем от властности, хотя чаще казалось наоборот. И неизменно говорила колкости. Глаза у нее были красивые, карие; волосы, некогда темно-каштановые, а сейчас почти совсем седые, она до недавнего прошлого укладывала двумя тугими косами вокруг головы. Теперь же она перестала делать прическу и волосы висели у нее вдоль спины почти до талии. Этого ей не стоило делать: женщина с распущенными седыми волосами всегда выглядит странно, особенно если глаза у нее экзальтированно сверкают. Распустив волосы, Лора стала менее целеустремленной и прозаичной — она не утратила своей энергии, но словно бы вновь обрела неопределенную наэлектризованную пылкость юности. В последнее время у нее появился также вкус к широким свободным платьям. Сегодня на ней было нечто вроде палатки из зеленого переливчатого шелка, доходившей до лодыжек, с разрезами но бокам, сквозь которые проглядывали синие чулки. Она всегда наряжалась но четвергам, даже если в гости ждали только меня. Я неизменно это отмечал, и она знала, что я это отмечаю. Неудивительно, что я всегда брился.
— Как Кристофер? — спросила Лора. Она всегда по-матерински интересовалась моей молодежью.
— Более или менее по-прежнему. Безобиден. Колоритен. Никчемен.
— Вы уже назначили Кристоферу день? — Речь шла о том, чтобы я отвел для его встреч с друзьями определенный день.
— Человеку, не достигшему тридцати лет, не разрешается иметь приемные дни.
— Это что же — такое правило? По-моему, вы его только что изобрели.
— Хилари живет по правилам, — сказал Фредди. — У него для всего свое место.
— И свое место для всякого! — сказала Лора.
— Умение разложить по полочкам — основа существования холостяка, — сказал я.
— Ему правится жить в мире других людей и не иметь своего собственного.
— Хилари к каждому поворачивается своей стороной.
— Как вы думаете, кто сядет на место Темплер-Спенса? — спросил Клиффорд Ларр.
И они ринулись в обсуждение служебных сплетен. Лора исчезла на кухне. Она была хорошей кулинаркой, если любить такого рода еду. Я обозревал гостиную и поражался обилию дорогих безделушек и отсутствию пыли. Фредди и мой коллега но службе перешли теперь к экономике.
— Если полистать «Сибиллу»,[5] какое там изображение инфляции! — заметил Клиффорд Ларр.
Я не обижался, когда меня исключали из серьезного разговора. Невежество способствует скромности. И меня вполне устраивала отводимая мне роль развлекать дам. Женщины редко бывают напыщенными. А я не обладал способностью изображать из себя мужчину-законодателя. Фредди же Импайетт выполнял эту роль с трогательной неосознанностью. Фредди был невысокий, плотный, лысеющий, внушительный мужчина в жилете и с легкой сединой, — этакий самодовольный добряк с крупным честным лицом и приятной лошадиной улыбкой. Он не произносил буквы «р». Клиффорд Ларр был высокий, тонкий, чуть щеголеватый, непростой, нервный, ироничный человек, вооруженный сознанием своего превосходства и не терпевший дураков, — один из тех колких, нелюбезных, замкнутых эгоцентриков, которых полным-полно среди нашего чиновничества.
— A table, a table![6]
Продолжая свой разговор о фунте стерлингов, оба мужчины в ответ на призыв Лоры отправились следом за мной вниз.
— Представляете, Хилари, снова будем есть французскую мерзость!
— Я придерживаюсь точки зрения Виттгенштейна,[7] который сказал, что ему безразлично, что есть, лишь бы всегда одно и то же.
— Хилари живет на вареных бобах, за исключением тех случаев, когда ест у нас. Что вы ели сегодня на обед, Хилари?
— Вареные бобы, конечно.
— Немного белого вина, Хилари.
— Самую каплюшечку.
— Эти юноши там у вас все еще курят марихуану?
— Я понятия не имею, что они делают.
— Опять — каждому свой ящичек!
— Непременно надо будет зайти их навестить, — сказала Лора. — Я пишу сейчас новую статью. И мне кажется, я могла бы им чем-то помочь. Ну хватит, Хилари, нечего ухмыляться!
Последним увлечением Лоры было посещение лекций по социологии и интеллектуальная журналистика: она писала статьи о «молодых» для женской странички.
— Молодые — они такие бескорыстные и храбрые по сравнению с нами.
— Угу.
— Я это серьезно, Хилари. Они
— Крайне глупо с их стороны.
— Я уверена, что в юности вы были ужасно благоразумны и прилежны, Хилари.
— Я думал только об экзаменах.
— Вот видите. Когда вы мне расскажете о своем детстве, Хилари?
— Никогда.
— Хилари патологически скрытен.
— На мой взгляд, нельзя было давать фунту плавающий курс, — сказал Клиффорд Ларр.
— При нынешнем кризисе мы решили остаться дома на Рождество.
— Вы знаете столько языков, Хилари, а никуда не ездите.
— По-моему, Хилари никогда не выезжает за пределы Лондона.
— По-моему, он никогда не выезжает за периметр королевских парков.
— Вы по-прежнему бегаете каждое утро вокруг Гайд-парка, Хилари?
— Как вы смотрите на фунт, Хилари?
— Я считаю, что он должен разнести в прах все другие валюты.
— Хилари обожает конкуренцию и в то же время такой шовинист.
— Я просто люблю мою страну.
— Это так старомодно.
— Если вы запоете «Страна надежды и славы», Фредди запоет «Широка страна моя родная».
— В свое время патриотизму учили в школе, — изрек Клиффорд Ларр.
— В моей школе патриотизм считали неприличным, — сказал Фредди.
— В Итоне полно большевиков, — заметила Лора.
— Правительство поставит барьер росту цен, — сказал Клиффорд Ларр.
