— Предварительно порекомендовав уйти со службы.
— Да.
— И, однако же, вы снова встречались с ним сегодня.
— Откуда вы знаете?
— Я шел за вами следом по лестнице. Что же произошло сегодня?
Я, конечно, не собирался рассказывать Клиффорду об этой пренеприятной истории, которая произошла между Кристел и Ганнером.
— Да ничего особенного.
— Вы лжете. Он знает, что вы встречались с его женой?
— Нет.
— А вы встречались еще раз — после среды?
— Да.
— И вы влюблены в нее?
— Да.
— Еще бы — конечно. Вы действительно глупы. Совершенное дитя в том, что касается человеческой природы. Такая женщина что угодно может с вами сделать. А ведь она даже и не умная. Просто избалованная и самоуверенная. Глупая романтическая бабенка, которой правится втягивать мужчин в таинственные интрижки. Вы целовались с ней?
— Нет!
— Значит — только с горничной.
— Только с горничной.
— Кстати, а как вы видитесь с горничной?
— Она приносит мне письма.
— Типичная ситуация. Она, по-видимому, все время бегает по Лондону, разнося тайные записочки. Вы же не считаете, что вы единственный, кто их получает, верно?
— Нет, считаю, — сказал я. — Такого рода записки получаю только я. Никто больше не связан с Ганнером и с его женой столь удивительными узами.
— Послушать вас, можно подумать, что вы этим гордитесь. Когда же вы собираетесь поцеловать леди Китти?
— Никогда! Вы просто ничего не поняли. Я могу еще раз увидеться с Ганнером, я могу еще раз увидеться с ней, но ни тот, ни другая вовсе не хотят, чтобы я возле них терся. Я всего лишь средство для исцеления, катализатор. Леди Китти не интересуется мной, она заинтересована лишь в том, чтобы излечить мужа от наваждения.
— Вот тут вы, возможно, очень ошибаетесь, — задумчиво произнес Клиффорд. — А как же с Кристел?
— Что значит — как же с Кристел?
— Кристел должно же быть отведено какое-то место во всем этом.
— Никакого места Кристел тут не отведено. Кристел так же далека от реальной жизни, как святой столпник.
— Неплохой образ. Но все не так. Из этого получится уютненькая ситуация. Я вполне могу представить себе леди Китти, навещающую Кристел с термосом горячего супа в корзинке.
— Вот что, Клиффорд, заткнитесь.
— Неужели вы не понимаете, что вас затягивает в паутину?
— Я бы очень хотел, чтобы меня затянуло! Но никто меня не затягивает — меня ампутируют. Господи, я же вытряхиваюсь с работы, перехожу в совсем другой мир. Чего еще они могут от меня хотеть? Я свое предназначение выполню и исчезну.
— Где же ваша новая работа?
— У меня нет работы! Я только сегодня подал в отставку! И я не знаю, сумею ли что-то найти! Скорей всего кончу тем, что стану жить на пособие по безработице или продавать спички. На этот раз меня действительно уничтожили, неужели вы не видите; я все время катился под гору и теперь уже действительно вот-вот окажусь в сточной канаве, откуда, как вы часто отмечали, я начал свой путь и где мне и место! — До этой минуты я и сам так ясно себе этого не представлял. Я еще раз увижу Китти. А потом — полный крах.
— Как интересно, — отозвался Клиффорд. — Возможно, вы сопьетесь и станете одним из этих примелькавшихся опустившихся ничтожеств, что сидят на ступеньках учреждений Уайтхолла и выклянчивают по фунту у бывших коллег.
— А вам, черт побери, это будет глубоко безразлично.
— Следует ли это рассматривать как прошение о вспомоществовании?
— С тех пор как я пришел, вы только и делаете, что подкалываете меня, вы всегда меня подкалываете.
— Не разбейте эту рюмку — она из числа моих лучших.
— Я ухожу. Вы совершенно ясно дали понять, что пора мне исчезнуть из вашего элегантного общества. Найдете себе какого-нибудь другого миленького тихонького странненького человечка, который будет посещать вас отныне по понедельникам. Ладно уж, не буду бить вашу чертову рюмку. Прощайте.
Я вскочил на ноги. Клиффорд быстро встал между мною и дверью и, взяв у меня из рук рюмку, задержал мою руку в своей.
— Милый мой. Прекратите. Милый вы мой. Я снова сел.
— Неужели вы не знаете правил ведения беседы? — сказал он. — Неужели вы их не
— Ладно. Простите. — Такого рода вещи случались у нас и раньше.
Мы прошли в столовую и принялись поглощать чечевичный суп. Он был превосходный.
ВТОРНИК
Мой самый любимый.
Это опять я. Я понимаю, что порчу тебе жизнь. Я ждала тебя в воскресенье до пяти, и Кристофер так устал от меня, и я так сама устала от себя, что ушла. Ты, очевидно, снова исчез специально, чтобы причинить мне боль и заставить меня понять наконец, что ты действительно не желаешь иметь со мной ничего общего. Но же, когда я сидела подле тебя и вязала, а ты лежал в постели, нам было так покойно и хорошо вместе, точно мы — двое супругов, и я, само собой, поверила, что служу утешением тебе. Я знаю, что ты в беде, но я, видимо, ничем тут не могу помочь. Я вызываю у тебя лишь раздражение, и это меня ужасно огорчает. Мне так больно. А тебе не очень-то весело любить чужую жену — ты же понимаешь, что никакого будущего тут быть не может. Слухи об этом, наверно, уже просочились к тебе на службу. Я окончательно заявила Фредди, что не стану играть Питера, так что тут ты сталкиваться со мной не будешь. Только я не могу, не могу поверить, что все между нами кончено. Я чувствую себя так крепко с тобою связанной, точно я — твоя мать. Ты не можешь от меня избавиться. Пройдет твоя беда, и ты увидишь, что я по-прежнему жду тебя. Я люблю тебя. Прости все мои недочеты. Я буду ждать тебя в пятницу, как всегда.
Был вторник, раннее утро; я сидел за моим столом на службе — остальные еще не пришли — и читал очередное письмо Томми, которое она обычно отправляла мне по вторникам из Кингс-Линна. Ссылка на «чужую жену» привела меня в полный ужас, пока мне не пришло в голову, что, конечно же, бедняжка Томми имеет в виду Лору Импайетт! Пусть так думает — оно удобнее, и уж во всяком случае не я стану рассеивать это подозрение, зародившееся в глупой головенке Томми. Представление, что я влюблен в Лору,
