уцелело только его название, обладавшее для нее неким магическим свойством. Мой часто представляла себе, что хорек где-то совсем рядом радуется тому, что она думает о нем, и в благодарность протягивает к ней свои черные лапки. Возможно, ощутимую живую близость этого зверька существенно поддерживали воспоминания о хомячке, настоящем хомячке по кличке Колин, которого ей подарили, когда Мой было около семи лет. Она частенько брала Колина на руки и позволяла ему спокойно переползать с одной руки на другую, ощущая его теплый гладкий животик и маленькие цепкие лапки. Мой была уверена, что хомячок вовсе не хочет убегать, а хочет лишь дружески пообщаться с ней. Когда она поднесла этого ручного и понятливого зверька к своему лицу и заглянула в его добрые глазки-пуговки, то убедилась, что ему очень хорошо с ней, что он любит ее. В один ужасный день Мой выпустила Колина погулять на травку в саду, и он исчез, хотя девочка почти не сводила с него глаз. Мать и сестры уверяли ее, что Колину по-прежнему очень хорошо живется, вероятно, он перебрался в чужой сад и с удовольствием кормится там всякими травками, наслаждаясь свободой. Они так и не рассказали Мой, что через день нашли бедняжку мертвым. По- видимому, его загрызла какая-то кошка. Сефтон и Алеф тайком поплакали. Луиза тоже всплакнула, скрывая слезы от всех домашних.
Мой опустилась на колени возле свернувшегося в корзине Анакса и погладила его. Пес посмотрел на нее своими странными голубыми глазами, в которых порой светилась глубокая печаль. Неужели он никогда не забудет, никогда не простит? Словно прочитав мысли Мой, Анакс уткнулся мордой в ее руку, и она, пробежав пальцами по его гладкой голове, зарылась в длинную густую шерсть. Его нос был влажным, а кончик пушистого хвоста лежал спокойно, Анакс не махнул им, чтобы утешить девочку. Она вздохнула и села на пол, держась одной рукой за бортик корзины. Что же еще она может сделать? Ежедневно Мой спасала выползавших на тротуар, где их могли раздавить, улиток, червяков или гусениц, доставала паучков из ловушки в ванной, вызволяла из беды всех крошечных, почти незаметных тварей, которые могли погибнуть под ногой случайного прохожего или умереть от голода. Она уже наловчилась в этом, заманивая их на листочки, помещая в банки или сажая на руку. И только Мой всегда удавалось находить в доме потерянные вещи. Но возможно, ее старания бессмысленны или даже вредны? Она же не знает, нуждаются ли маленькие живые твари или даже вещи в ее содействии. Сколько загадочных судеб смешалось в этом мире! Страдают ли камни, собранные людьми и принесенные в дома? Может, им не нравится лежать на полках и сохнуть, собирая пыль. Не тоскуют ли они по свежему воздуху и дождю? Возможно, им даже не хватает общества других камней. Почему ей вздумалось, что их должно радовать то, что она выбрала именно их из множества других камней и взяла себе? Иногда Мой испытывала эту смутную тревогу, поглаживая окатанные морем голыши или вглядываясь в поблескивающую толщу кремневой гальки.
И вот теперь она присвоила — конечно, не умышленно или сознательно — Анакса, лишившегося любимого хозяина, и держит его в заточении. Мой чувствовала за пса крайнюю ответственность, боясь, что из-за ее недосмотра он может попасть под машину. А что будет, если он убежит, пытаясь найти Беллами, и потеряется и они никогда больше не увидят его? Сидя рядом с Анаксом и прижимаясь щекой к пушистому боку, она услышала, как быстро бьется его сердце, и пробормотала: «Прости».
Отстранившись и продолжая поглаживать пса, Мой почувствовала, что он слегка дрожит. Потом она заметила, что он пристально смотрит на что-то за ее спиной. Она обернулась как раз вовремя, чтобы успеть заметить легкое движение на полке: сдвинулся с места крапчатый обломок серого гранита. Мой привыкла, что ее называют «феей», не особо вдумываясь в значение этого слова. Недавно, однако, у нее проявились странные способности, при определенной сосредоточенности ей удавалось взглядом заставлять двигаться мелкие предметы. Она обнаружила свой талант случайно и даже знала научное название такого явления — телекинез. На самом деле то, что оно получило такое впечатляющее название, могло бы внушить определенное спокойствие, подразумевая, что такими способностями обладают и другие люди. Однако Мой испугалась и решила сохранить свои способности в тайне. То, что случилось сейчас, встревожило ее еще сильнее. Неужели теперь вещи начали двигаться сами, поступая так, как им хочется? Или во всем виновата она, то есть их движение связано с ее присутствием, с воздействием ее ауры? Может, Анакс это понял и испугался? Пес взглянул наверх и тихо заворчал. Мой подошла к полке, взяла обломок гранита и, положив его на место, твердо сказала: «Лежи здесь!» Потом она повернулась к Анаксу и добавила: «Все будет хорошо, успокойся». Она открыла окно, в комнату ворвался сырой туманный воздух, затем распахнула дверь. Обернувшись, Мой окинула взглядом мансарду, усеянную кусками картона, лоскутками материи и газетами, собранными для изготовления масок к вечеринке. Из прихожей донеслись голоса Алеф и Харви, который только что вошел в дом. Мой вновь закрыла дверь. Она подумала: «Возможно, я просто схожу с ума. И со временем окончательно свихнусь. Безумие станет моей жизнью». Анакс продолжал тихо ворчать.
Ниже этажом, в спальне Алеф, Харви сидел на кровати, вытянув травмированную ногу. Алеф устроилась поблизости на стуле с прямой спинкой, который стоял возле письменного стола. Она обхватила руками его костыли.
— Итак, тебе уже сняли гипс. Хороший знак.
— Еще неизвестно. Похоже, они решили поэкспериментировать. Гипс-то мне сняли, но зато наложили ужасно тугую повязку. Честно говоря, по-моему, они не знают, что делать.
— А я купила тебе вязальную спицу, чтобы ты мог почесать ногу под гипсом.
— Как мило с твоей стороны! Сохрани ее. Она может мне понадобиться позже для одного очень важного дела.
— Ну а как ощущения?
— Горит и распухает. Возможно, завтра мне опять придется тащиться с этой калекой в больницу. Она стала похожа на зловредную чужую конечность, приросшую к моему телу. С ней даже в гости не сходишь. Я перестал читать, перестал думать. Вот ты, естественно, продолжаешь корпеть над книгами! Все называют зубрилой Сефтон, но ты точно такая же, только зубришь в основном по-тихому. Я даже подозреваю, что ты умнее меня.
— О нет! Как ты можешь так говорить!
— Ты думаешь, что перестанешь меня любить, если поверишь в это?
Алеф рассмеялась и со стуком передвинула костыли.
— Ладно, кому-то нужно и поучиться. Что еще остается, чем еще можно осмысленно заниматься в этой жизни?
— Ты опять увлеклась вопросами ewige Wiederkehr? [37]
— Не так уж они интересны.
— Значит, с романтикой покончено, на борту живет молодость, а за штурвалом стоит наслаждение [38], туда не допущен даже старый маг Заратустра?
— О, не будем говорить о нем. Так ты обдумываешь какое-то важное дело?
— Нет, хотя хотелось бы, конечно. Нас окружали такой большой любовью, что я никак не могу придать жизни иного смысла. Но мне приходится задумываться о поиске новых целей.
— Верно, нас окружали любовью. Ты согласен, что тебя тоже любили…
— Алеф, не надо отлучать меня от этого зачарованного круга.
— Ты понятия не имеешь, как сильна может быть зачарованность.
— Как ты любишь иногда помучить меня. Ладно, от меня сбежали и отец, и мать. Меня бросили в диком и темном лесу. Но меня же нашли…
— Луиза с Алеф, Сефтон и Мой. Так не может продолжаться вечно, дивный сон должен закончиться.
— Ладно, я понимаю, что никогда уже не буду счастлив, как раньше. Но есть некий образец, которому хочется следовать, то есть подхватить славное знамя, конечно, в переносном смысле. Не добивай меня неоправданным нигилизмом, я и так сейчас пытаюсь собрать всю свою смелость, чтобы выжить.
— Ты боишься из-за сломанной ноги, но она же срастется.
— Нет, она просто символ, напоминание о том… что я могу выздороветь, а могу и остаться навсегда хромым… а тогда будущее представляется мне очень четко… весь его ужас…
— Мы изнеженные детки, — возразила Алеф, — Нам ничегошеньки не известно о подлинном ужасе. Для нас он всего лишь призрак, возбуждающий интерес.
— Ты решила доконать меня сегодня? Очень обидно.
— Ох, глупый! Просто проявляется моя древняя и пресыщенная душа! Однако ночь уж близится, не
