места, Мой стала все чаще думать, что тот обломок и этот камень прожили вместе на том склоне зеленого холма много веков, даже тысячелетий, и теперь тоскуют, разлученные друг с другом. Возможно, она должна отвезти этот камень обратно. Но она не помнила точно, где именно нашла его, к тому же Беллами выставил коттедж на продажу, и она уже никогда больше туда не поедет. Иногда камни приходят в движение. Может, этот несчастный камень однажды выйдет на улицы Лондона и отправится искать своего потерянного и покинутого друга? Один раз, зайдя в свою комнату, Мой обнаружила этот камень на полу.
Отвернувшись от страдающего камня, она увидела спокойный, исполненный печали взгляд Польского всадника, странствующего в золотистом утреннем свете, размышляющего о своей миссии, возможно, о покинутом навсегда доме. Мой понимала, что он вглядывается в далекие, невиданные очертания гор, едва проступающие из рассеивающегося сумрака, отважный, спокойный и верный рыцарь, умный и одинокий.
Отойдя от картины, она направилась к двери, лелея свою непроходящую внутреннюю боль. «Судьба, одиночество, печаль, морская стихия. Я земная девочка, зачарованная морской стихией». Мой задумалась о судьбе Колина и чернолапого хорька, задумалась о безбрежном источнике слез.
Сефтон, устроившись на полу в своей маленькой спальне, читала «Историю Пелопоннесской войны» Фукидида. Она лежала на животе, упираясь локтями в ковер и скрестив голые ноги, торчащие из вельветовых брюк. Конечно, она уже множество раз прочитала этот исторический труд, но любила перечитывать некоторые отрывки, поражающие ее невозмутимостью, благородством, красотой и ужасом. Во время чтения слезы невольно начали струиться по щекам Сефтон.
«И в назначенный день Никий повел в наступление свою армию, но сиракузцы и их союзники продолжали упорно атаковать, со всех сторон забрасывая противника дротиками и поражая метательными снарядами. Афиняне пробивались к берегу реки Ассинаре, отчасти потому, что, жестоко теснимые со всех сторон многочисленными всадниками и разнородными отрядами, стремились найти спасение, переправившись через реку, а отчасти по причине жажды и изнеможения. Забыв о строевом порядке, они бросились в воды Ассинаре, каждый воин стремился первым достичь спасительного берега, но вражеский натиск сильно затруднял переправу. Вынужденные двигаться в плотной хаотичной толпе, афиняне падали и давили друг друга, некоторые погибали сразу, пронзенные своими собственными копьями, а других, запутавшихся в снаряжении, уносило потоком по течению. На дальнем крутом берегу реки стояли ряды сиракузцев. Град их метательных снарядов обрушивался на афинян, большинство из которых жадно пили воду, все они беспорядочно толпились на мелководном участке реки. Вода сразу замутилась, но ее все равно пили, не обращая внимания даже на то, что илистая взвесь окрасилась кровью. Многие из афинян действительно нашли там свою погибель. Наконец река заполнилась грудами мертвых тел, и когда афинская армия оказалась практически уничтоженной — часть воинов осталась в реке, а те, кому удалось переправиться, попали в окружение вражеской кавалерии, — Никий сдался Гиллипу».
Клемент вышагивал по гостиной своей убогой квартиры в Фулеме. Почему он не подыщет себе более просторные апартаменты, не такие, конечно, как у Эмиля, но все-таки побольше, с высокими потолками, в каком-нибудь зеленом районе? Тогда он мог бы развесить на стенах картины, расставить вазы на каминной полке и выделить комнату под книги. Большинство книг Клемента громоздилось по углам, а тома, заполнявшие полки, находились в беспорядке, без всякой классификации или системы. Он не заслужил права на библиотеку. Эти книги, казалось, отвергали его, мрачно, точно заговорщики, собираясь в стопки по своим собственным интересам. Он читал их довольно редко. Раньше Клемент читал постоянно. Теперь больше смотрел телевизор. Он потерял силу духа. Ему необходимо понять, необходимо осознать, во что же он превратил свою жизнь. Уже многие годы он все еще только «собирается кем-то стать». Долго ли еще он будет считать себя молодым? И когда же он выберет время, чтобы сводить девочек на «Волшебную флейту»? Выйдя на маленькую и темную лестничную площадку, Клемент взглянул на себя в зеркало. Зажженный свет не рассеивал туманной сумрачности, в зеркальном отражении он с трудом разглядел свои красивые глаза и резкие черты лица в окружении темных волнистых волос. Клемент вернулся в комнату с ее слегка пыльной, ветхой обстановкой, окрашенной в багровые тона. Коснувшись груди, он сжал руку, словно пытаясь сдержать разрывающее ощущение таинственного и ужасного горя.
Его не переставало изумлять то, как он сам воспринимал и продолжает воспринимать последние поступки брата. Слово «брат» имело для Клемента какой-то священный смысл. Возможно, потому, что родители вложили в его детское сознание тот факт, что Лукас, в известном смысле не приходившийся ему братом, тем не менее был его братом. Даже без этого воспитательного участия Клемент, тогда еще ребенок, уже знал, что всегда будет испытывать к Лукасу братские чувства, словно некий долг обязывал его заботиться о Лукасе. Эта идея казалась абсурдной, учитывая очевидное умственное и физическое преимущество старшего над младшим, а позднее и покорное признание власти Лукаса. Может быть, Лукас с самого начала интуитивно понял робкое сочувствие Клемента, его желание угодить брату, служить ему, исполнять его прихоти? Клемент порой верил, что Лукас искренне благодарен ему за эти тихие знаки внимания, хотя казалось, что чаще они побуждали его к жестоким и деспотичным действиям. Существенно ли недавние события изменили их отношения? Невероятно, но похоже, что нет. Во время отсутствия Лукаса тревога Клемента обычно принимала форму страха за брата, а не перед ним. Клемент обладал счастливым даром самодовольства. Он нравился сам себе, он любил себя и в целом жил в согласии с самим собой. Чувство такой удовлетворенности являлось основополагающим, а его многочисленные сомнения и страхи клубились над этим благодушным фундаментом. В раннем возрасте он осознал, что не все похожи на него в этом отношении. Лукас ненавидел других людей и так же ненавидел себя. Во время отсутствия брата после «известного события» Клемент боялся, что Лукас может решиться на самоубийство. Когда же Лукас появился, эти опасения показались абсурдными. Лукас вернулся, вооруженный своей самоуверенностью и высокомерием, вновь представ все тем же властным тираном, не ведающим угрызений совести. Именно неизменность этих качеств побудила Клемента расстаться с исходной озабоченностью и глубоко задуматься о том, что же произошло. Он жаждал приезда Лукаса, но одновременно боялся его, боялся, как он осознал позже, что Лукас может вернуться другим, сломленным. Клемента не пугало, что после неудавшейся попытки брат может попытаться еще раз убить его. Почему-то это казалось невозможным, и Клементу не требовалось никаких объяснений Лукаса не потому, что он простил брата, в сущности, само понятие «прощение» в их отношениях казалось глупым. Клемент не ожидал того «ужасного события», но, учитывая его необычное завершение, понял, что мучительная и стоическая гордость Лукаса помешает любым повторениям. Клементу не хотелось размышлять над «попыткой покушения на его жизнь», в конце концов, она провалилась, с ним ничего не случилось и, вероятно, не случится. Но как быть с той жертвой, с мужчиной, случайно занявшим его место? Конечно, Клемент не поверил, что тот был грабителем. Этот мужчина увидел нечто похожее на убийство и, попытавшись предотвратить его, сам попал под удар. Он спас жизнь Клемента ценой своей собственной. Все время отсутствия Лукаса Клемент хранил в памяти эту ужасную картину и те осложнения, которые она может принести ему в дальнейшем. С возвращением Лукаса вернулось и сознание собственной вины. Вместе с Питером Миром пришла надежда на милосердие. Но какие же отношения складывались, вольно или невольно, между Клементом и Миром? Что же на самом деле произошло? Смог бы Лукас убить брата, действительно ли он хотел этого, смог бы успешно завершить задуманное? Важным фактом представлялось то, что и Клемент, и Мир остались живы. Подчиняясь приказу брата, Клемент убежал. Он унес орудие убийства… и он же принес его обратно. С какой стати он вернул его? Что побуждает незаслуженно побитого человека тащить палку обратно своему мучителю? Неужели эта зависимость тоже тянется из раннего детства, неужели она основана на ощущении того, что само появление на свет Клемента погубило жизнь Лукаса? Теперь в этой драме появилась другая загубленная жизнь, и возник еще один вопрос о справедливости.
Безусловно, Клемент обрадовался, очень обрадовался тому, что его случайный защитник остался жив и что он имеет возможность увидеть своего спасителя и выразить ему свою благодарность. Но что будет дальше? Мир произнес страшные угрозы, говорил о библейской расплате «око за око», о равнозначном ответном ударе. Он упомянул о том, что планы возмездия подняли его со смертного одра. Способен ли Мир осуществить самые страшные из тех угроз и не в характере ли Лукаса позволить ему осуществить их? Клемент знал, Клемент понимал, каким спасением стало для Лукаса образование, приобщение к философии греков, к учению стоиков, успех на научном историческом поприще, уважение студентов, все те
