заинтересованностью каждой в одобрении или понимании сестер. Поэтому их общение проходило на возвышенном уровне. Какое-то время в Птичнике царила тишина. Они частенько проводили вместе вечера. Сефтон по-прежнему спокойно лежала на полу, Алеф продолжала читать Мильтона, а неугомонная Мой сидела у стены возле корзины Анакса, старательно раскладывая на ковре бусины в виде будущего ожерелья. Ее руки еще хранили запах базилика. Разбуженный Анакс сидел рядом, внимательно наблюдая за ее действиями.
— Его уже выводили в сад?
— Да, — сказала Мой, поглощенная своими мыслями, — о, как бы мне хотелось, чтобы мы уехали из Лондона. Как бы мне хотелось, чтобы мы поехали к морю. Было бы здорово, если бы Беллами не продал свой коттедж.
Алеф опустила книгу и сложила руки на груди.
— Точно. Иначе, наверное, у нас не будет возможности поехать к морю.
— Вчера мне приснились тюлени, очень странный был сон. Когда ты собираешься в путешествие с Розмари, не раньше моего дня рождения?
— Нет-нет. Я обязательно буду на твоей вечеринке!
Скоро Мой должно было исполниться шестнадцать лет.
Упомянутая в разговоре Розмари по фамилии Адварден была дочерью Констанс Адварден, подруги Луизы. Алеф была на год младше Розмари. А младшие братья Розмари, Ник и Руфус, являлись теми самыми «мальчиками», общение с которыми Джоан Блакет считала столь необходимым. Адвардены еще не вернулись домой. Обычно они жили в Лондоне, также имели дом в Йоркшире. Розмари уже разъезжала на своей машине. Они с Алеф собирались исследовать север Великобритании.
— В этом году будет что-то вроде домашней вечеринки, — продолжила Мой, — На самом деле так даже лучше. Клемент и Беллами к тому времени вернутся, и Эмиль с Клайвом тоже, Джоан, наверное, еще не уедет, да еще Тесса… надо полагать…
Девочки разделяли безотчетное недоверие матери к Тессе Миллен, но не говорили об этом.
— Я думаю, что Адвардены, вернувшись из Америки, заедут в Йоркшир, — предположила Алеф. — Жаль, что Харви не будет с нами.
— Луи скучает по Харви, — заметила Мой, — Она скучает и по Беллами, он теперь не может приходить к нам из-за Анакса.
Непредвиденным побочным результатом жертвенного дара Беллами стало то, что он не мог больше посещать Клифтон, поскольку его появление огорчило бы собаку. Луизу сокращенно называли Луи. В детстве эта троица решительно не желала называть ее мамой. Сначала они называли ее Льюис, но потом остановились на Луи.
— Мы все скучаем по Беллами.
— А на будущий год, — с нажимом произнесла Мой, — тебя и Сефтон уже здесь не будет.
Это утверждение прозвучало на редкость весомо. Алеф, сидя со сложенными на груди руками, задумчиво помолчала, затем сказала:
— Кто знает? Может быть, мы останемся учиться в Лондоне.
— Нет-нет, не может быть. Вы уедете в Оксфорд. Все будет по-другому.
— Ладно, но потом ты и сама уедешь. Будешь учиться живописи где-нибудь в Италии. Возможно, выйдешь замуж.
— Я никогда не уеду и никогда не выйду замуж. Ах, Алеф, как бы мне хотелось, чтобы мы всегда жили здесь все вместе, мы ведь так счастливы, почему это не может продолжаться вечно!
— Просто потому что не может, — ответила Алеф, срочно подыскивая другую тему для разговора. Она позвала сестру: — Сеф!
Сефтон не откликнулась.
— Она вся погрузилась в прошлое, наверное, воображает себя древней египтянкой, Юлием Цезарем, герцогом Веллингтоном или Бенджамином Дизраэли… — с усмешкой заметила Алеф и, повысив голос, вновь крикнула: — Сефтон!
На самом деле Сефтон даже и не думала ни о ком из вышеперечисленных персон. Расставшись с судьбой Гарольда II после битвы при Гастингсе, она представила себя на месте Ганнибала. Смог бы Ганнибал завоевать Рим, если бы пошел на него со своим войском? Спорными казались обе части вопроса. Но если бы он все-таки завоевал его?.. Сефтон нравился Ганнибал. Однако последние несколько минут она пребывала в своеобразном трансе, в который иногда впадала, лежа на спине. В таком состоянии она словно отделялась от своего покоящегося на полу тела, и ее отделившаяся сущность витала над землей, окруженная вибрирующими потоками атомов. Это странное состояние сопровождалось удивительным чувством полной свободы и радости. И сейчас, паря с закрытыми глазами, она думала: «О, какая совершенная гармония, как же я счастлива!» Однако слабый внутренний голосок упорно шептал: «Как же я могу быть счастлива, когда совсем скоро все это развеется и от нынешнего ощущения не останется и следа».
Подчиняясь второму повелительному призыву Алеф, она села, испытывая легкое головокружение, подтянула к себе ноги и обхватила колени руками, не оборачиваясь в сторону сестры.
— Я раздумывала над одним вопросом, который мне хочется задать тебе, — начала Алеф.
— Каким?
— Почему греки никогда не пользовались рифмами?
Сефтон, считавшаяся среди сестер глубоким эрудитом, до сих пор не задумывалась над этим вопросом. Тем не менее ответила она незамедлительно:
— Потому что они интуитивно понимали, что рифмы легкомысленны, механистичны и вредны для подлинной, настоящей поэзии.
Алеф, видимо, устроил такой ответ. Она закрыла Мильтона, и томик его поэзии тихо соскользнул с ее колен на ковер.
Мой вернулась к прошлой теме. Она обратилась к обеим сестрам:
— Вот вы сами скоро выйдете замуж!
— Так же, как и ты, — сказала Алеф, — Сеф, кинь-ка мой туфель.
Сефтон выполнила ее просьбу.
— Никогда, никогда, никогда! Я даже представить не могу, что стану чьей-то женой или… или буду заниматься сексом… Нам же так хорошо сейчас, и мы никогда не попадем в эти силки, мне хочется остаться такой, какая я есть, и я не намерена влезать во все эти дурацкие дела, ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Они понимали.
— Нельзя всю жизнь хранить невинность, — парировала Алеф.
— Нет, можно, надо просто не заниматься этими делами.
Сефтон тоже вмешалась в разговор:
— Мы же принадлежим к человеческому роду, а значит, все мы грешники, мы не можем быть совершенно невинны, никто не может, на всех нас давит тяжесть первородного греха.
— А нового грехопадения можно избежать, — заявила Мой, — И вообще, я боюсь его. С чего начинаются в жизни зло и пороки и почему они случаются?
— Сефтон права, — убеждала Алеф. — Все мы грешны. Наверняка тебе и самой случалось иногда делать что-то недозволенное или оставлять несделанным то, что надлежало сделать.
— Да, верно, — согласилась Мой. Старшие сестры рассмеялись, а Мой продолжила: — Но мы ведем упорядоченную жизнь, мы никого не обманываем, мы все любим друг друга, не причиняем друг другу вреда, мы вообще никому не вредим.
— Мы не можем прятаться от жизни! — воскликнула Сефтон. — Кроме того, еще неизвестно, причиняем мы кому-то вред или не причиняем!
— Разве тебе не хочется влюбиться? — спросила Алеф.
— Я не желаю иметь ничего общего с мужчинами, с их дурацким сексом, грубостью и безумствами.
— Жизнь, между прочим, бывает и грубой, и безумной, — заметила Сефтон.
— Я не представляю, как что-то вообще может случиться с нами… То есть я чувствую, что если мы
