кажется, это называется), но что до его дальнейшей интимной жизни, то ее как бы не существовало вообще, во всяком случае, ее окружала тайна.
— Я просто зашел взглянуть на свою старую квартирку, — сказал Дженкин. — Тут какой-то старшекурсник сидел и писал работу. Назвал меня сэром.
— Рада, что у него оказались такие хорошие манеры, — сказала Роуз, — не все они такие вежливые.
— Как там?
— Лес в Древнем Египте, — ответил Джерард. — Надеюсь, шампанское еще осталось?
— Шампанского хоть залейся. И уйма сэндвичей.
Дженкин, потный и раскрасневшийся от выпитого, выставил блюдо сэндвичей с огурцом и принялся салфеткой вытирать потеки шампанского на столе. Он был полным, невысок ростом и выглядел суетливым и круглым в своем смокинге, пошитом на прежнего, куда более стройного Дженкина. Однако он сохранил мальчишеский взгляд и чистые мягкие черты лица, которое лучше было назвать пухлым. Поблекшие соломенные волосы, свисавшие на плечи, еще скрывали маленькую плешь на макушке. У него были серо- голубые, с крапинками глаза, задумчиво поджатые, но часто улыбающиеся губы и длинноватые зубы. От сходства с пухлым херувимом его спасал довольно длинный и солидный нос, отчего он напоминал зверька, иногда трогательного, иногда пронырливого.
— Извини, что Пат не смогла прийти, — сказал Джерард, наливая Роуз шампанское. Дженкин в отсутствие Гидеона должен был быть партнером Патрисии в танцах.
— Ничего страшного, — ответил Дженкин, — все замечательно. Черт! Проклятый сэндвич! — Огурец с его сэндвича соскользнул на пол.
— А Вайолет не сказала, почему не смогла прийти? — спросила Роуз.
— Нет, да это и так известно. Не желает видеть такое множество счастливых смеющихся молодых людей. Не желает видеть, как мы тут без устали счастливо смеемся.
— Кто ее за это осудит? — пробормотал Дженкин.
— Она, вероятно, была бы рада приглашению, — сказала Роуз. — Может, ей не хотелось видеть Тамар такой счастливой. Родители способны любить своих чад и вместе с тем завидовать им. — И добавила часто повторявшееся: — Надо что-то делать с Вайолет.
— Я не заметил Тамар и Конрада, а вы? — сказал Джерард. — Забыл позвать их сюда на бокал шампанского.
— Им с нами будет неинтересно! — откликнулась Роуз.
— Они выглядят такими юными, вся эта молодежь, согласитесь, — продолжал Джерард. — Ах, le jeunesse, jeunesse![6] Свежие, гладкие, открытые, невинные, естественные лица!
— Не то что у нас, — поддержал Дженкин, — с печатью страстей, непримиримости и пьянства!
— Вы двое выглядите как дети, — сказала Роуз, — по крайней мере Дженкин. Ну а Джерард как… — Она недоговорила, избегая делать комичное сравнение.
— Мы и были детьми тогда, — ответил Джерард.
— А, вы о том, что мы были марксистами, — сказал Дженкин. — Или воображали себя платониками, или кем-то в этом роде. Вы до сих пор не избавились от этого увлечения.
— Мы думали, что сможем создать некое действительно цивилизованное альтернативное общество, — возразил Джерард, — у нас была вера, мы верили.
— Дженкин все еще верит, — сказала Роуз. — Во что ты веришь, Дженкин?
— В новую теологию! — мгновенно откликнулся Дженкин.
— Не говори глупости!
— Ты не о новом ли марксизме, — спросил Джерард, — это ведь почти то же самое?
— Ну, если он достаточно нов…
— Настолько, что не узнать!
— Я в церковь не хожу, — сказал Дженкин, — но тем не менее стою за то, чтобы религия оставалась. Линия фронта пролегает там, где сходятся религия и марксизм.
— Это не твое, — проговорил Джерард, — то есть это не твоя битва. Ты не желаешь сражаться за Маркса! Как бы то ни было, эта потасовка совершенно не для тебя.
— Где ж мне сражаться? Я б хотел броситься в самую гущу. Но где она, эта гуща?
— Ты уже сколько лет говоришь подобное, а все ни с места, — заключил Джерард.
— Дженкин романтик, — сказала Роуз, — я тоже. Я б хотела быть священником. Может, доживу до такого.
— Из Роуз вышел бы изумительный священник!
— Я против, — возразил Джерард. — Не съешь все сэндвичи.
— Так ты согласен называться платоником? — спросила его Роуз.
— О да!
— И об этом ты собираешься писать сейчас, выйдя в отставку?
— А о Плотине будешь писать, как обещал? — поинтересовался Дженкин.
— Возможно.
Джерард явно не желал обсуждать свои планы, и его собеседники переменили тему.
Роуз сняла очки и подошла к окну. Сквозь стекло виднелись освещенная прожектором башня, высокая и уменьшившаяся луна — плотный серебряный круг, огни на деревьях у реки. Сердце подступало тяжелым комком, который хотелось исторгнуть из себя. Неожиданно она едва не разрыдалась от радости и страха. Стройная башня со шпилем, сверкающая в темно-синем небе, напоминала изображение в «Книге Часов». И еще кое-что она напоминала Роуз, иногда, пожалуй, часто, — своего рода театр, когда она видела подсвеченные ночью здания и слышала неземные голоса, какие и сейчас инстинктивно ожидала услышать, размеренно и звучно рассказывающие захватывающий отрывок из истории или легенды. Son et lumieere[7] во Франции, Англии, Италии, Испании. Les esprits aiment la nuit, qui sail plus qu’une femme donner une ame a routes choses[8]. Это заблуждение, подумала она, и вообще, что за нелепая мысль! Конечно, она сама, в известном смысле, занималась именно этим — наделяла «душой» всякие дурацкие неживые вещи, безусловно не заслуживающие, чтобы о них восторженно вещали миру божественным голосом у волшебной башни. У нее это было больше похоже на безотчетную веру или наплыв неизбытой любви. Она глубоко вздохнула и с легкой улыбкой повернулась, опершись о подоконник.
Мужчины посмотрели на нее с нежностью, потом друг на друга. Возможно, во всяком случае Джерард отчасти знал, что она чувствует, и знал, и не знал. Роуз понимала, как ему хотелось всегда, чтобы ей не удалось вернуть себе покой.
— Еще шампанского? — предложил Дженкин. — Тут припрятано невероятное количество бутылок.
— Где Джин с Дунканом, я думала, они здесь? — спросила Роуз, когда пробка ударила в потолок.
— Они были тут до вас, — ответил Дженкин. — Джин утащила его, не терпелось потанцевать.
— Джин такая спортсменка, — сказала Роуз. — До сих пор может стоять на голове. Помните, как она однажды сделала в лодке такую стойку?
— Дункан хотел остаться и пить дальше, но Джин не позволила.
— Дункан пьет слишком много, — сказала Роуз. — А Джин сегодня в той красной накидке с черным кружевом, которая мне так нравится. В ней она выглядит как цыганка.
— А ты, Роуз, вы глядишь сногсшибательно, — сказал Дженкин.
— Ты нравишься мне в этом платье, — подхватил Джерард, — такое необыкновенно простое, мне нравится этот чудесный темно-зеленый цвет, как цвет лавра, или мирта, или плюща.
Время Дженкину пригласить ее на танец, подумала Роуз, ему не хочется, он не любит танцевать, но придется. А Джерард будет танцевать с Джин. Потом она — с Дунканом. Ничего, все нормально. Ей уже лучше. Может, слегка захмелела.
— Пора мне навестить Левквиста, — сказал Джерард. — Хочешь пойти со мной, Дженкин?
— Я уже.
