исторический процесс. После пожара приходит опять новый мир. Ewige Wiederkehr, вечное возвращение. То же у Платона.
У Эмпедокла четыре периода мира. Первый: хаос. Второй: выделение раздельных элементов. Третий: период расцвета. Четвертый: старение мира, снова хаос.
У стоиков: терпи и делай, пока можно. Но когда находишь невозможным, кончай с собой.
У Константина Леонтьева учение о стадиях только одна из сторон его философии. Если бы он только этим ограничился, то не был бы православным христианином.
Зачатки историзма есть у Полибия, у Аристотеля, да и у Платона. Но всё же в античности личность недостаточно укоренена, чтобы утвердить себя в истории; чтобы понять, что мир есть акт божественной воли. Правит άδράστεια τΰχη άνάγκη, неотвратимый случай. Беличий прогресс. Античные боги слишком имманентно человечны. «Они голые и смеются» (Горький). Проклу приходится всех их понимать духовно, иначе получается уж слишком несерьезно. Демодок сочиняет оперетку о Гефесте, который сковал Ареса и Афродиту, застав их вместе в постели; это поет божественный певец Демодок
У Прокла всё трактуется возвышенно: Арес бог войны, Венера богиня любви, и если Гефест их сковывает, то это означает, что вечная борьба и вечная любовь сочетаются вечным обручем; а божественный смех, раздающийся в результате, это эманация божественной мудрости в мир. Но я тебе скажу, что вообще единственный modus vivendi этих богов — хохот. По сравнению с морализмом Платона, настороженно относящегося к Гомеру, неоплатонизм ближе к архаике. Прокл дает совсем другую, благополучную картину богов.
Со Средними веками приходит философия исторического развития. Как первый западный человек, Августин погружает время в недра психологического. Он, конечно, остается еще и в античности и раздвоен, но это раздвоение естественно и, если хочешь, неотвратимо. Мир у него раздваивается уже по- христианскому.
Творение из ничего было известно, если хочешь, и античности, только в более формальном и научном смысле. Конечно, у древних отношение бога к миру есть эманация, истечение. Но все же бог на небе существует еще и в предельном виде, только потом истекает. И человек тоже бог, хотя плохой. Но погодите, не спешите: человек может подняться, и тогда посмотрим, чем он станет.
В христианстве по благодати он может стать Богом. Праведник на молитве обоживается, хотя и только по благодати. Христос единственное исключение во всей мировой истории, когда истинный человек есть вместе с тем Бог по субстанции. Другие по благодати. Это я излагаю теперь христианское учение. Там, в античности, идет естественное возрастание человека. Здесь, в христианстве, все ожидают «и паки грядущего судити живым и мертвым, Его же царствию не будет конца»! — здесь всё дрожит и всё трясется. А там ничего не дрожит.
Плотин. Как он глубок. Но у него ни слова нет о покаянии, о греховности; никакого «без Тебя я бы погибла», никакого «помяни мя во Царствии Твоем». Праведник христианин всё время кается в том, что он тут совершил, а у Плотина постепенное восхождение к единению с верховным началом, и во всем этом восхождении нету тепла, я бы сказал, нету чувства личности. Всё естественно, природно.
Августин потому первый человек западного мира, что он первый это всё переживает с рыданием, с покаянием. Всё время он в состоянии какого-то сотрясения. Вот что такое чувство личности. — Граф
Кайзерлинг о японках
Я бы еще так определил. Античность: история совершается в космосе. Христианство: космос совершается в истории.
Но начиная с 16, 17 веков теряется и чувство космоса, и чувство истории. Время ньютонианское темное, бесконечное. Античность, для которой всё взято в живой округлый космос, этого не поняла бы. Но и христианство тоже. Для ньютоновского человека надо всё разбить на куски, и тогда опять же не надо каяться. Чего тебе каяться? Ты сам по себе отдельно, и я сам по себе. С тех пор триста лет ушло на миф о бесконечности Вселенной, триста лет человечество исповедовало его.
И вот Эйнштейн как-то снова объединяет историю и космос. Мир конечен, но нельзя выйти за его пределы! Отчасти как у стоиков: если я оказался на краю мира, я не могу высунуть из него руку. Это Эйнштейн, уже не Ньютон.
Как Ньютон поступил с космосом, так научная психология поступает с душой. Раздробили ее на переживания. В учебниках прямо пишут: мы знаем душевные явления, а что такое душа, не знаем и знать не желаем. Начинают с критики души как субстанции. Сейчас, конечно, под общественный лад всё подлажено, тем не менее нигилизм сохраняется полностью. Всё убито в угоду индивидуальному субъекту, но никто не знает, что ему надо делать. Так что эти индивиды просто бегают в суете до сумасшествия.
Скульптура предполагает доскульптурный момент. Ведь фактическое действие хаотично. У Платона έν άγαθόν проходят стадию воплощения, где достигают скульптурной законченности. У Геродота история это ряд скульптур. У истории есть идея: Греция борется с Востоком. Это конечно идея плоская и позитивная, за которой Геродот чувствует однако более высокое начало.
У Фукидида всё происходит от случая, τύχη. Он признает иерархию промежуточных причин, но так, что конечной причиной всегда оказывается τύχη. Есть русская работа, о религиозных представлениях античных историков. Λογογράφοι в 6 веке понимают миф как историю, т. е. намечается переход к историзму, но история у них не идет дальше фактической.
Правит Λογογράφοι, Неизбежность, от ά-δράω в том смысле, что ничего переделать уже нельзя. Человеческие судьбы находятся в хаотическом состоянии. Платон, конечно, взывает: стремитесь к небу. Но это заповедь и мечта философа, а в действительности… Вы, эллины, говорит сам же Платон, живете как наивные дети, вы забываете всё, что с вами было, у вас не история, у вас сумбур; давайте-ка я расскажу вам об Атлантиде.
Такая близорукость греков однако не от глупости. Так и должно быть при наличии царства идей и при воплощенности идей в быту. Идеи управляют всем, но человек может по своей воле отклоняться от них. Словом, идеальность не спасает от хаоса в государстве. Идеи повсюду действуют, но спасать историческую жизнь с точки зрения своего торжества они не могут.
Так что приходится признать, что в мире есть что-то выше чем идеи. Иначе как объяснить, что, с одной стороны, всё оформлено (тело, государство), а в действительности мир полон катастроф. Платон говорит о переходе от демократии к тимократии, но выхода для истории это не дает, тут только снова утопия. Платон придумал сословия. И вот они как группа Лаокоона стоят перед тобой вовеки, и больше ничего. Плотин учит, что когда время осуществляется, оно становится движением. Но от вечного движения исторического времени еще не получается.
Посмотри Кассирера, то место из второго тома, о котором я страдаю вот уже 30 лет: мифология времени. Типы отношения к времени, основанные на определенных моделях. Например, древнееврейские пророки — это еще одна новая модель времени. У них всё сосредоточено на ожидании Мессии, с них начинается мучительный процесс истории, стремящейся к завершению.
Поэтому и у нас в страстную пятницу читается: «На вечери учеников питаяй и притворение предания ведый, на ней Иуду обличил еси, неисправленна убо сего ведый, познати же всем хотя, яко волею предался еси, да мир исхитиши от чуждаго». Ожидаем спасения мира! И те символы, которые ты знал из античности, получают новый смысл.
Я хватался за еврейский — бросил, нет возможности. А ведь дошел до перевода псалмов. 90-й псалом уже переводил. Nawhi etyego… Но потом всё-таки бросил, потому что невозможно. Музыку любил, потом бросил.
Сравнением славянского и богослужебного языков занимался, но бросил. А интерес ко всему этому остался.
Nicht Hugo, nicht Hugo, sondern HMgo, HMgo! (вспоминает негодование немецкого профессора).
Поляки очень умные среди славян. Особенно по логике. У них сильная логика, математика.
