начинает на первый план выдвигать индивидуум. Он аристотелик, но на почве неоплатонизма. Внимание неоплатонизма к природе можно принять за нечто вроде пантеизма. Но надо глядеть вперед и видеть сквозь деревья лес. Самодовление формы у Фомы. Есть книга Ковача, Aesthetische Lehre Фомы Аквинского
«Папское (Льва XIII) издание» Фомы, роскошные томы. В университете есть.
Но в Италии готика далеко не пошла. С 13 века там есть одновременно (1) остатки античности, (2) романский стиль, (3) готика, (4) византийское влияние. Это проторенессанс.
Моя библиотека дважды была разорена… Дьявол, наверное, попутал. Другой бы на моем месте отчаялся, а я вот написал еще несколько томов. Я писал на всех парах, работал как три вола. А тут мировой дух решил: ша, хватит, товарищ Лосев, подождите еще лет десять, походите по библиотекам, повыписывайте книг.
Природа выпячена в Возрождение. Возрождение не структурно отличается от неоплатонизма, а аффективно. Ведь и всякий праведник тоже чувствует природу. В пятом томе «Добротолюбия» говорится, что женская красота есть наивысшее творение Божие. А в Возрождение человек переживает и страдание, и радость перед природой; какой-нибудь хребет снежный у него слезы вызывает, он захлебывается от восторга, бьет себя в грудь… Отличие от неоплатонизма в эмоциональном, аффективном и гуманистическом наполнении чувства природы. Разница в драматизме. Возрождение это драматическая апперцепция, драматическая переработка ареопагитского неоплатонизма.
Эйнштейн как-то сказал: единственный человек, с которым я могу (если не с физиком) говорить о пространстве, это Панофски. Так что Эйнштейн понимал, что здесь не ординарное пространство, выкинутое в темную даль, а изгибы, извивы… Может быть, математики и физики не понимали того нового пространства, которое он имел в виду.
Улыбающиеся фигуры архаики, на первый взгляд идиотские. Если вдуматься и посмотреть, то это элевзинская улыбка. Тут свобода и воля, и избавление от бытового распорядка. Люди не хотели погружаться в быт. А почему не хотели — это уже историческая проблема.
Фома, сравнивая живой догмат с аристотелевским и платоновским понятийным хламом, пришел к бесполезности писания [195]. Почему многие праведники и не писали. Писать значит размышлять отвлеченным разумом, голым рассудком. Поэтому некоторые строгие игумены запрещали даже читать. На Западе, конечно, другое. Доминиканцы, например, все сплошь ученые. Их монастыри это почти что научные общества, в противоположность францисканцам.
А у нас эта потребность слова ослаблена. Я знал одного монаха, гостинника. Я туда приезжал, потому что мне очень нравилось богослужение в том монастыре. Отец Ермолай. У него была книжечка «О любви». «Иногда, говорит, разверну, прочитаю немного, с меня и довольно». Были и такие, которые взяли своим послушанием науку, как Феофан Вышинский. Но у нас это не так развито, просто из-за недостатка культуры. А на Западе хочешь нищенствовать — ходи в изодранных штанах, хочешь быть ученым — пиши книги в Ватиканской библиотеке, и тебя тоже будут считать монахом. У нас, правда, тоже был и Нил Сорский, и Иосиф Волоцкий. Тот преподобный, и этот тоже. Тот молитвами заслужил, а этот организацией. Борьба была между ними. Нилу Сорскому пришлось уйти. А то могут наложить такому праведнику. «Поди-ка кирпичи носить».
Был один монастырь под Москвой. Сначала молитвенник был игумен, потом пришел другой, такой бойкий, кирпичный завод построил, на строительство в городе кирпичи продавал. И то и другое ведет к Богу. Только бы быть с Богом, а пути бесконечные есть ко спасению.
Неоплатоники тоже учили о буйстве. Это и у апостола Павла есть: «Буее ведет к спасению» [196]. Имеется в виду тот, кто умом буйствует. Тут, конечно, на страже сразу стоят все ереси, когда уму дается такая беспредельная воля…
Наше хлыстовство — это же дионисизм. Радение очень похоже на дионисийское буйство. Выбиралась баба богородица, вокруг нее начиналось кружение, волнение, порочное исступление; иногда обходилось и без всего такого. Дионисизм на христианской почве. В отличие от этого синодальное христианство совершенно спокойно, размеренно. А тут — надо кружиться вокруг этой бабы; это же вакхический восторг. Хлыстов обследовали медицинскими методами, подробно. Сейчас, я думаю, этот дионисизм не по силам советскому гражданину, который заботится больше о пайках чем о какой-нибудь богородице. Разве что хлыстовство сохранилось где-нибудь в сибирской деревне, в избе.
Христианское смирение не есть ничтожество. Это упование на вечное спасение, а не чеховское смирение: если бы да кабы…
9.12.1973. Римские стоики пишут в тяжелом моралистическом духе.
Ангел: какое он имеет отношение к бытию? Я ведь вообще не знаю, существует он или нет. Здесь годится гуссерлевское различение, которое он предлагает в Philosophie als strenge Wissenschaft: мировоззрение есть дело жизни, а философия это только анализ сознательной, словесной предметности.
У стоиков собственно то же самое. Их Xektov очень тонкая штука. — И Гераклита твоего тоже неправильно понимают. У него над текучестью Единое, иначе нечему было бы течь; поэтому сказать, что у Гераклита только одна текучесть, неправильно.
Издательские дела… Я старый воробей, которого стегали много и били много и который знает, откуда можно ждать кулачный удар. Так что верить обещаниям я верю, но скептицизм остается.
София в отношении Бога Отца супруга, в отношении Сына то, что порождено ею, а в отношении Духа — возможность воплощения в результате акта рождения, воплощения всего. Раз Сын, значит, и материнское начало в Боге есть, так считали раньше. А потом, уже в порядке боговоплощения, появляется человеческое материнское начало, Мария.
В порядке путаницы под Софией понимают и ангела, и деву Марию, и космос, и Церковь. Все эти понятия связаны с женским началом, не дифференцированным. София сидела в сердцах совершенно непоколебимо, но вполне недифференцированно. Отцы Церкви на первом Вселенском соборе, их
собралось более 300, дифференцировали с поразительным единодушием. Правда, Дух считался сотворенным до 382 года, до второго собора. На Троицын день читаются три молитвы, первая молитва Отцу, вторая и третья Сыну. Следовательно, составлены эти молитвы были еще тогда, когда Дух понимали эманативно. Праздник Троицы такой торжественный, с цветами… а молитвы восходят к тем ранним временам до второго собора.
…Додумаю так [197]. Когда ничто станет богом в имманентном смысле, т. е. когда наполнится божественными энергиями весь человек, тогда исполнится желание Бога создать человека, чтобы любовь была во всём. Когда это совершится, наступит конец всего. Только вот куда ад девать, не знаю. Святые отцы восставали против апокатастасиса. Получается разделение между спасенным и осужденным.
Бессилие стать Богом есть ад. Такое учение, страшное, очень мало разработано. Но святые отцы так именно учили об аде. Когда Христос спускается во ад, ад сникает: «Где твоя, адове, победа?» Христос явился чтобы победить ад. Хотя тоже это мне не очень ясно. В каноне на святую Пасху мы поем об умерщвлении смерти: «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечнаго начало». Весь канон Пасхи построен на этом. Так что если буквально понимать этот канон, а ведь он составлен Иоанном Дамаскиным, то ада уже нет…
И вопрос о Софии, и о муках адовых, и о спасении нехристи- ан — всё это недостаточно в православии разработано. Тут робко говорилось некоторыми, что каждый будет спасаться по своей вере. Не знаю… Такие рассуждения всё-таки θεολογούμενα, а еще не θεολογϊα. У Булгакова есть книга «Православие», составлена здорово, есть точные формулы. Очень удачно. Там о вечном спасении сказано: «Что же касается огромной массы людей, которые жили до Христа, или во времена Христа и не узнали Его, или вовсе никогда о нем не знали, то их судьбу мы предаем милосердию Божию». Так как же китайцы, или папуасы? Все эти миллиарды людей — «милосердию Божию»? У Булгакова это надо понимать, скорее всего, в смысле робкого указания на то, что Бог всех помилует. Нехристианин, иноверец, китаец, папуас, знает истину, хотя и плохую. Если он грешит против истины и не кается, то погибнет; а если
грешит и кается, то «милосердие Божие»? Надо тогда юридически решить: раз ты отбыл наказание,
