обезображенным своей отвратительной жизнью. Это конечно миф.
Продолжая свою пропаганду и агитацию, скажу и о русской литературе. Самая строгая, крупная классика в ней полна мифологизма. В «Медном всаднике» изваянный всадник начинает гнаться за несчастным бедным Евгением, и это полноценный миф. А Гоголь? А Лермонтов? А «Бесы»? Существует ли историко-мифологический анализ этого произведения? Дмитрий Дмитриевич Благой смог бы нам ответить на этот вопрос. А я не знаю. Я чувствую в этом романе что-то такое великое, что-то страшное и что-то крупное. Но проанализировать сам эту вещь я не берусь.
Ранний и поздний Гоголь, разве он не один и тот же? Если сказать откровенно, то можно ли считать «Мертвые души» произведением бытового реализма? Например, Собакевич. Да ведь это же душа
Мертвая душа! Это, товарищи, мифология. Гоголь кружится здесь вокруг мифологии. А Тургенев? А Щедрин с фаршированной головой градоначальника? Голову чинили и удалось, починили. Это вам реализм? Мифология? Это одновременно и реализм и мифология! Да да да, одновременно!
Мало вам, может быть, Салтыкова-Щедрина? Возьмем Некрасова. Это уж не так далековато от нас. Как-то проходят мимо его произведения «Мороз-Красный нос». Напомню вам, о чем там идет речь. Роскошный зимний лес. Мороз хвалится: какая красота, всё блещет. А бедная женщина умирает в это время от тоски и от голода и от усталости. Мороз оборачивается ее мужем, и в этих объятиях деда Мороза несчастная женщина умирает. Бесправная забитая
уничтоженная женщина
погибает
умирает
замерзает.
Некрасов хочет донести до нас, насколько природа равнодушна к человеку. Как показать эту великую идею? А вот как! Через миф! И в «Железной дороге», там тоже покойники встают с мест. Они, покойники-то, лежат в могиле, сырые холодные голодные
столько потерявшие бесправные.
Они обличают мировую неправду. Тут же выкатывают вполне реалистическую бочку вина, кричат ура — а покойники-то рядом! Или возьмите «Кому на Руси жить хорошо». Там среди беспросветной жизни единственное утешение — скатерть-самобранка, опять же миф. Да мы ведь реалисты, мы соцреалисты! Но мы должны признать: рядом с реальностью в литературе живет миф.
В «Братьях Карамазовых» Иван Карамазов ведет разговор с чертом и ругается на него: ты кто, ты никто, ты моя дрянь ты моя мерзость
ты моя пакость ты моя гадость ты моя галлюцинация иди вон.
Такие разговоры с самим собой дело психиатра, да. Но ведь я не психиатр, и вы, и другие читатели Достоевского не психиатры. Литературовед не обязан быть психиатром. Важно осмысление факта, а факт в том, что человек дошел до крайности самосознания — и оказался внутри мифа. Всю гадость, всю пакость своей души он выволакивает наружу. Индивидуалист, гордый, дошел до исповеди своей гадости, своего ничтожества. Он переживает предельное состояние, но где? Разве в реальности? У Достоевского всё выглядит как сон: стакан после разговора с чертом стоит на столе, никто никакого стакана, оказывается, не бросал. Величайшее духовное осознание своей мерзости и исповедь совершаются — внутри мифа.
Давайте теперь возьмем что-нибудь поближе — да, 20 век. Ну хотя бы такую вещицу как Куприна «Молох». Опять миф, причем странный. Чудовище беспощадное, человеконенавистническое вторгается в совершенно обыденную реальность среди бела дня.
Уже в советское время жил такой замечательный мифолог, как Александр Грин. И эту мифологию исследователи сейчас оценивают очень высоко.
Вы ждете, что я скажу вам о Михаиле Булгакове? В отношении его много разногласий, его можно критиковать, но мифологии у него не меньше чем у Гоголя, и его Воланд это все равно что гоголевский Вий.
Дальше. Фантастический роман ведь тоже мифология. Люди летают на Марс и производят там революции.
Много других примеров можно привести. Я не буду этого делать. Я выставляю тезис: и после Средних веков не было эпохи, школы, писателя, который не отдал дань мифологии. Эт-та штука не умирает — столетиями!
Так будьте добры, изучите миф. Ну, в древности всё ясно, с них нечего брать, там Зевс, Юпитер. 19 век к нам ближе и сложнее: Каин, Гофман, Рихард Вагнер — всё полно мифа. Пока мы не отдадим себе отчет во всем этом, нечего думать об определении мифологии.
Я дал несколько жалких, несовершенных примеров. Теперь скажу о задачах перед нами.
(1) Надо выяснить специфику мифа. Это не сказание, не культ, не религия. Хотя, с другой стороны, бывает ли религия без мифов? Вы скажете, у Льва Толстого? Он выкинул всю мифологию, всю фантастику; вот вам, казалось бы, религия без всякого намека на миф. Что же получилось в результате? Мистика рисовых котлеток, мораль, гигиена, но не религия. Мораль одно, религия другое. Религия не мифология, но ее нет без мифа. Словесность не мифология, но и ее без мифа нет.
Теперь приведу пример, противоположный Льву Толстому. Бог войны Арес у Гомера бегает вокруг сражающихся под Троей и хохочет от удовольствия. Абсолютный имморализм. Вот вам миф без морали.
Мифология, повторяю, не религия, не мораль и не фантастика. Мифология есть воплощение действительности. Чеховский «Вишневый сад» это мифология. «Вся Россия есть вишневый сад» — стало быть, дело не в вишневом саде, а в России. Страшный период, абсолютно катастрофический, мировой, космический период рисует в своем вишневом саде Чехов. Тут субстанциально выразилась гибнущая Россия, гибнущая феодальная Россия. На взгляд какие бытовые люди в этой пьесе, какие у них мелкие страстишки, делишки, и всё равно: перед нами высокая мифология, без фантастики. А Москва, о которой мечтают три сестры? Она тоже миф.
Григорий Мелехов в «Тихом Доне» видит черное солнце. Это миф.
У меня был приятель, Михаил Павлович Анциферов, который целую диссертацию защитил «Петербург Достоевского». Где существует этот Петербург? А Нью-Йорк в изображении Горького? «Город желтого дьявола…» Петербург миф, Москва миф, Нью-Йорк миф, и другие города тоже миф. А земля? А эфир?
Творец из лучшего эфира
Создал живые струны их.
Они не созданы для мира
И мир не создан был для них…
Между тем эфир — одно из центральных понятий аристотелевской
философии. Вы думаете, греки имели представление о фантастике? Для них миф был абсолютная реальность. Поэтому я предложу вам пробное определение: миф есть субстанциальное объединение идеального и реального; он есть сама вещь, в ее сути.
(2) Надо осмыслить универсальность мифа. Ему мало отразить жизнь, ему надо исправить ее, для этого нужны общие понятия, и миф постоянно обобщает. Чуть побольше обобщить реальность — и это уже будет миф.
(3) Мифология есть один из типов реализма, есть и другие. Надо понять, какой именно реализм мы имеем в мифологии.
Вот вам первоочередные задачи.
В заключение приведу одно любопытное суждение Маркса. Возьмем этот стол. Как только стол выходит на рынок, его деревянная башка начинает строить планы, начинается пляска, свара. Тут люди вступают в борьбу, сражаются, умирают. Только старая мифология религии способна отобразить всю фантастику, которая происходит со столом после того, как он стал товаром. Марксу принадлежит термин «товарный фетишизм». Выходит, самое обыкновенное движение товаров на рынке может быть изображено только с помощью мифа. Маркс тут, по-моему, прекрасно понял мифологический метод, и понял, как надо им пользоваться.
О мифе сейчас начинают пописывать, поговаривать. Надо усилить эту тенденцию. Надо отнестись к мифу интимно. Надо работать, работать и работать.
Товари-щи!
За работу!
