сунул его в мягкую золу в камине. Было и еще несколько писем, но я почувствовал, что на сегодня с меня хватит.
Я вышел поглядеть, что еще надумало это отвратное море. Оно было спокойное, гладкое, скользило между скал, как масло. Я дошел до Миннова Котла, постоял на мосту. Было время отлива, вода уходила из Котла крутящимся вихрем торопливых вспененных волн, а потом, дальше от берега, этот белый поток поглощала более спокойная синева. Я глянул вниз. Какая глубина, как круты и гладки стены! Никакая земная сила не могла бы вытащить меня из этой бездны. А между тем я оттуда выбрался, я жив, а бедный Титус, что с таким увлечением нырял и плавал, — умер. Я добрался по камням до башни, спустился к ступеням. Гладкие волны вздымались и опадали, но не слишком бурно, час был удобный, железный поручень доставал до самой воды. Я ощутил во всем теле, если еще не в душе, проблеск жизни, давно знакомый, сродни сексуальному, мгновенный страх, как перед прыжком с той высоченной вышки в Калифорнии или когда с разбегу окунался в леденящую воду у берегов Ирландии.
Дрожа от волнения, я сорвал с себя одежду и ступил в воду. Обжигающий холод, потом тепло, потом ласковая сила поднимающих меня спокойных волн — все это до ужаса напомнило счастье. Я стал плавать, ощущая одиночество моря и то особое чувство, теперь осознанное как чувство смерти, которое оно, казалось, всегда в меня вселяло. Не то чтобы я хотел умереть или боялся утонуть. Мои крепкие руки и ноги работали в лад с движением воды, мне дышалось легко, небо надо мной было синее, и везде солнце, и так близко от себя я видел горизонт подступающих волн, сильных и ласковых, увенчанных чуть растрепанными ветром гребешками. Волны играли со мной. Я плавал и лежал на спине, пока не стало холодно, а тогда вылез на берег и, забрав одежду, голый пошел домой.
Море вернуло мне аппетит, и когда, по моим расчетам, подошло время второго завтрака, я разогрел остатки бульона, открыл банку сосисок и банку кислой капусты. Я почти решил, что завтра съезжу в Лондон. Почти решил позвонить Джеймсу на случай, что он еще не уехал, и даже нашел его номер и записал на бюваре возле телефона. Я почти решил позвонить таксисту и попросить его отвезти меня на станцию к утреннему поезду. Солнце пригревало, но меня познабливало после купания, и я надел свой белый ирландский свитер. Достал чемодан и уложил в него кое-что из одежды. Даже отправился в книжную комнату выбрать книгу, чтобы почитать в дороге. Вспомнил, что в планы моего одинокого житья входило регулярное чтение, но что я не открывал книги с самого приезда в Шрафф-Энд. Я стал перебирать книги. Джеймс просматривал их, Титус на них спал. Мне требовалось что-нибудь жутковатое и захватывающее. Сгодилась бы даже порнография, только порнографию я, честно говоря, не выношу. В конце концов я выбрал «Крылья голубки»,[34] тоже повесть о смерти и моральном крушении.
Время шло, близился вечер, а я так и не позвонил ни Джеймсу, ни таксисту. Я решил, что уже поздно назначать отъезд на раннее утро. Позвоню таксисту завтра и поеду следующим поездом. Чем я займусь, когда приеду в Лондон, было не ясно. Разберусь в квартире, закажу занавески? Такие вещи происходят в другой жизни. Вечер был теплый, но для уютности я затопил камин в красной комнате, и огонь поглотил письма Розмэри и Анджелы и снимок застенчивой умненькой девочки. Ужин я принес к камину и попробовал начать «Крылья голубки», но великолепное торжественное начало этого романа не захватило меня. Еще не стемнело, читать можно было без лампы. Я посидел, глядя в пространство, прислушиваясь к буханью волн и биению своего сердца. Меня стало клонить ко сну. Да, какое-то действие купание на меня оказало. Я подумал о Титусе. Потом стал думать о себе как об утопленнике и вспомнил, как в ночь после моего воскресения из Миннова Котла я спал на полу в этой комнате перед пылающим камином, благодарный и еще не поверивший, что остался жив. И словно увидел себя со стороны, как я лежу здесь, в тепле, осторожно шевеля то рукой, то ногой, чтобы удостовериться, что ничего у меня не сломано.
Веки мои начали смыкаться, и тут я очень ясно увидел нечто, о чем потом не мог бы сказать, было ли оно галлюцинацией или игрой памяти. Возникло оно перед глазами внезапно, именно как воспоминание. Перед тем я смутно, в полусне, думал о том, как упал в кипящую водяную яму, как «знал», что умираю, и как вода надо мной даже в полумраке казалась зеленой. Потом вспомнил, что в последнее мгновение, перед тем как голова моя трахнулась о скалу и меня поглотила тьма, я увидел и еще что-то. Рядом со своей головой я увидел диковинную голову, острые зубы, черную изогнутую шею.
Я широко раскрыл глаза и огляделся задыхаясь, с отчаянно бьющимся сердцем. Все было как прежде — горящие дрова, кучка нераспечатанных писем на столе, недопитый стакан вина. Я был уверен, что не засыпал, я просто вспомнил что-то, о чем успел начисто забыть. Это и был результат контузии, о котором предупреждал врач, — временная потеря памяти. Но теперь все это вспомнилось: черный извивающийся змей совсем рядом, нависший надо мной и ясно видный в полумраке, его голова и шея на фоне неба. Я видел даже его зеленые светящиеся глаза. Видение длилось секунды, может быть, всего одну секунду, но было отчетливым и достоверным. А сразу за этой секундой последовал удар по голове.
Но нет, нужно было вспомнить что-то еще, что-то еще случилось перед тем, как я потерял сознание. Но что, что? Дрожа от возбуждения и страха, я сидел, стиснув руками голову и мучительно напрягая память. Что-то ждало, чтобы я о нем вспомнил, что-то необычайное и очень важное, ждало рядом, почти в моем поле зрения, ждало, чтобы я увидел и схватил его, а я не мог. Я со стоном вскочил, прошелся в кухню и обратно, выпил еще вина, закрыл глаза и открыл снова. Я следил за своим сознанием, словно боясь к нему прикоснуться — а вдруг сдвинется или затвердеет, и пропадет то, что уже вот-вот станет явным. Но то, что было скрыто, не появлялось, и меня мучило опасение, что, если я не поймаю его сейчас, оно пропадет уже навсегда, канет в глубокий беспросветный мрак подсознания. Сейчас оно, быть может, в последний раз всплыло так близко к поверхности.
Через какое-то время я отказался от дальнейших усилий, однако еще надеялся, что в конце концов это нечто, такое важное и нужное, вдруг вспомнится само. Я снова сел у стола и стал думать о морском чудище и перебирать мои давнишние теории касательно ЛСД. Попробовал вспомнить, почувствовал ли я прикосновение кольчатого змея или только видел его. Зрительный образ его был при мне, а вот как я его воспринял — неизвестно, хотя свои мысли о смерти, когда оказался под волной, помню. Я подумал было сходить посмотреть на Миннов Котел, может быть, это подхлестнет мою память, но уже стемнело, и я не решился. Я струхнул, а потом буквально затрясся от смертельного страха. Хотел зажечь лампу, но она почему-то не зажигалась. Зажег несколько свечек, запер обе наружные двери и вернулся в красную комнату.
А войдя в комнату, я внезапно, словно глаза у меня переключились на другую волну, увидел прямо перед собой щель в белой деревянной обшивке стены, чуть ниже того уровня, где обшивка в нескольких футах от пола кончается узеньким выступом. Щелей в панелях было много, некоторые почти не видны под краской. Эта щель была короткая, дюймов шесть в длину, и в ней что-то было: что-то белое чуть торчало наружу. У меня захватило дыхание, закружилась голова, я пересек комнату и вытащил из щели листок бумаги. Это был тот листок, на котором я, когда проснулся ночью после своего спасения, записал очень важную вещь, чтобы ни в коем случае не забыть ее. Даже сейчас, держа листок в руке, я не мог вспомнить, что я там написал, хотя сразу решил, что это касается морского змея. Я развернул листок и прочел вот что:
«Я должен записать это как можно скорее, это свидетельство, а я уже начинаю все забывать. Спас меня Джеймс. Каким-то образом он спустился ко мне прямо в воду. Он подхватил меня под мышки, и я почувствовал, что возношусь, как на лифте. Я видел его на фоне отвесной стены, как он склонился ко мне, а потом я поднялся, и он прижал меня к себе, и мы вместе взмыли наверх. Но он ни на чем не стоял. Был миг, когда он словно прилип к скале, как летучая мышь, потом он просто стоял на воде. А потом…»
На этом текст кончался. Ловя ртом воздух, я перечел его несколько раз, и то темное, что было уже так близко к поверхности, прорвалось наружу, и я вспомнил всю эту сцену. Это не было похоже на мое воспоминание о змее, скорее это походило на воспоминания о том, как пела Лиззи, как Титус лежал мертвый, с той лишь разницей, что того, что я вспомнил сейчас, быть не могло.
Теперь я совершенно ясно помнил, какую мысль хотел выразить, когда написал, что он цеплялся за скалу, «как летучая мышь», и что я вознесся, «как на лифте». Это было после того, как зеленая волна обрушилась на меня и разбилась и голова моя оказалась над водой, я отплевывался и пытался крикнуть. Я увидел Джеймса. Вроде как бы опустившись на колени, он сползал по стене, как какое-то животное. Сравнение с летучей мышью не совсем точно, он больше напоминал ящерицу, но суть в том, что спускался
