связанное с Хартли. А она уже раздвигала руками крупные плоские соцветия ольхи. Вот она уже подошла ко мне — я заметил, что она инстинктивно старается держаться в тени деревьев.
Я обнял ее, и она не противилась, только вся застыла, склонив голову. Я провел рукой по ее спине, прижимая ее к себе, ощущая ее мягкое тело, коленом касаясь ее колена. Она вздохнула, отвернула лицо, не подняла безжизненно повисших рук. Вдохнув тепло ее тела под тонким платьем, я закрыл глаза и чуть не забыл про свой план и как у меня мало времени.
— Хартли, родная моя, милая…
— Не надо было приходить.
— Я тебя люблю. — Я сел под деревом, прислонился к стволу и потянул ее к себе. Мне хотелось, чтобы она положила голову мне на грудь, вздохнула свободно. — Иди сюда. Мы с тобой часто так сидели, помнишь?
Но она не двигалась, стояла в пронизанной солнцем тени, вздымая грудью пуговицы на платье, такая прелестная, так похожая на себя прежнюю, словно какой-то лесной волшебник вернул ей молодость.
Она опустилась на колени рядом со мной и схватила мою руку, глядя на меня огромными потемневшими глазами. Потом внезапно и нежно поднесла мою руку к губам и поцеловала.
Это так потрясло меня и растрогало, что я наконец опомнился. Надо было как можно скорее ее увести, а я еще и не приступил к объяснениям.
— Хартли, маленькая моя, ты меня любишь, как хорошо! Но слушай, мне тебе надо что-то сказать. Где он?
— Его нет дома. Это я только на всякий случай ходила проверить. Но не надо тебе было приходить…
— Куда он ушел? На сколько времени?
— Пошел договориться с одним человеком насчет собаки. Он еще не скоро вернется.
— Собаки?
— Да. Это далеко, на ферму Аморн. А погода такая хорошая, он решил пойти пешком.
— Пешком? Я думал, у него нога больная…
— Нога плохо гнется, быстро ходить он не может, но он любит ходить, и это ему полезно. Понимаешь, в лавке висело объявление, они написали, что убьют собаку, если не найдется охотника ее взять, это валлийская колли, взрослая, не щенок. Овец стеречь она не научилась. Мы и решили, надо взглянуть. Позвонили им, разговаривали они хорошо, их фамилия Аркрайт.
— А-а, знаю, Аркрайт. А ты не пошла, решила остаться дома, вдруг я приду…
— Бен сказал, что лучше мне не ходить, а то переволнуюсь из-за собаки, он уж сам решит. Брать взрослую собаку всегда рискованно.
— Хартли, послушай, Титус вернулся. Он у меня. Она отпустила мою руку и боком повалилась в траву.
— Не может быть…
— Да.
— Титус — но почему он пришел к тебе? Господи, как странно, какой ужас…
— А я думал, ты обрадуешься.
— Но чтобы он пришел к тебе… ох, что же мне теперь делать, что делать… — Она разом превратилась в запуганного хнычущего ребенка.
— Пойдем, повидаешь его. Ну же, вставай. — Я помог ей подняться. — Ты что, не хочешь повидать своего сына? Ведь это замечательно, что он вернулся.
— Да, замечательно… но мне отсюда нельзя отлучаться… Скажи ему, пусть придет сюда и пусть не говорит, что был у тебя…
— Сюда он не пойдет, в том-то все и дело! Ну же, Хартли, очнись, двигайся, действуй! Сюда он ни за что не пойдет, ты это знаешь. Пойдем, он нас ждет. За глаза успеешь повидать его, пока Бен не вернулся. Там под горой нас ждет машина. — Я стал тянуть ее к тропинке, но она упиралась, мало того — опять села на землю.
— Но ты скажи мне, Титус, он что…
— Ох, иди же! Если ты не хочешь, чтобы Титус сказал, что видел меня, ты лучше пойди и сама ему это скажи.
Этот довод, при всей его неясности, как будто подействовал на нее, или хотя бы проник сквозь стену страха.
— Ну хорошо, но только на несколько минут, и ты сейчас же привези меня обратно!
— Да, да, да. — Я опять помог ей встать.
— И не надо выходить из леса, а то еще кто-нибудь увидит…
— Я думал, ты здесь ни с кем не знакома. Ну же, скорей!
Мы пустились вниз по лесной тропинке. Местами она вся заросла, мы спотыкались в полумраке, нас хлестали ветки, облепляли репейники, не давали пройти крошечные деревца, росшие прямо под ногами. Я готов был криком кричать от этих идиотских задержек. Тело Хартли двигалось рядом со мной, неуклюже, толчками, словно я тащил под гору деревянную колоду.
Растерзанные, запыхавшиеся, мы выбрались на приморское шоссе. Машина Гилберта стояла на обочине. Завидев нас, он включил мотор и подогнал ее к нам задним ходом.
За несколько дней вольготной жизни у моря Гилберт преобразился. Он выглядел моложе, бодрее, даже белые кудри лежали более небрежно и естественно. В «Магазине для рыбаков» он приобрел спортивные туфли, легкие парусиновые брюки и просторный бумажный свитер, который и был на нем сейчас надет поверх белой рубашки.
То были для Гилберта счастливые дни. Он чувствовал себя нужным человеком. Он помогал мне завладеть женщиной — не Лиззи и участвовал в приключении, в котором фигурировал прелестный мальчик. Глаза его так и сверкали от распиравшей его энергии и любопытства. Я подсадил Хартли на заднее сиденье, сел с нею рядом и почему-то попытался представить себе, какими эти двое видят друг друга. Гилберт — упитанный, приятной наружности состоятельный джентльмен на отдыхе. Роль дворецкого забыта. Теперь он играет владельца яхты. А она… но нет, я не в силах был вообразить, какой представляется Гилберту моя любимая или какой он ожидал ее увидеть.
— Мой друг мистер Опиан. Миссис Фич. Жми, Гилберт.
Машина понеслась по шоссе, и Хартли повернулась ко мне, но ничего не сказала. Одной рукой она, может быть, бессознательно, сжимала рукав моей куртки. Я отдыхал, вполне довольный тем, что ощущаю ее пальцы и ее колено. Глаза ее полиловели, на лице появилось то загадочное выражение, которое в молодости делало ее похожей на бесконечно пленительную улыбку. Сейчас оно казалось почти безумным. Я поймал себя на том, что блаженно улыбаюсь, так мне спокойно в закрытой машине, так радует ее скорость. Чувство счастливого избавления переполняло меня. Я беспечно улыбнулся Хартли.
Когда машина остановилась у дамбы, ей не захотелось вылезать.
— Он ведь знал, что я приеду? Почему он не мог выйти сюда, к машине?
— Хартли, голубка, слушайся меня.
Я помог ей выйти, а Гилберт, согласно моим инструкциям, погнал машину дальше. Она скрылась за поворотом в направлении отеля «Ворон».
Титусу я велел ждать на кухне, но не успели мы пройти и до середины дамбы, как он открыл парадную дверь.
До сих пор я был так занят техническими подробностями моего плана, что не успел толком подумать о том, какой будет эта встреча. Мои намерения перешагнули через нее, мои надежды возводили более стройное будущее. А теперь меня рывком вернуло в настоящее, к испуганному, смятенному сознанию того, что я натворил.
При виде Титуса Хартли встала как вкопанная, и лицо ее уродливо исказилось. Рот приоткрылся, углы его поползли вниз, как будто она вот-вот заплачет, глаза помутнели, а лоб был сморщенный, испещренный тенями, каким я его уже видел однажды; но выражало все это не изумление, не огромную грустную радость, а чувство вины и мольбу. И руки она бессознательно простерла не чтобы обнять, а чтобы умилостивить.
