— В этой ситуации давно нет ни крупицы правды, — сказала она. — В подобных обстоятельствах нельзя сохранить истину и то, что вы называете цивилизованностью. Вы темпераментный человек, мистер Линч-Гиббон. И не сможете поддерживать теплые отношения с любовником вашей жены.
— Я — не один из ваших дикарей, доктор Кляйн, — заметил я, — и не верю в кровную месть.
И тут я вспомнил, как Джорджи назвала Гонорию первобытной. Гонория прислонилась к двери и была теперь совсем рядом со мной. Она показалась мне какой-то загадочной и недоступной.
— Нельзя дразнить темных богов, мистер Линч-Гиббон, — мягко проговорила она. — Наверное, это не мое дело, если вы решили, что вы тут бессильны и что лучше расстаться с женой. Но в жизни за все надо платить, и за любовь тоже. Почему мой брат, богатый человек, берет деньги, и немалые, даже у бедных пациентов? Потому что без этого он не мог бы поручиться за результат. Не плати они ему, они будут несчастны. Они останутся порабощенными. Я верю, что вы любите моего брата. Но ваше милосердие ему во вред. Он хочет… да ему просто нужна ваша грубость, резкость, ваша критика, даже ваша жестокость. Этой мягкостью вы облегчаете жизнь себе самому и продлеваете их жизнь в зачарованном, вымышленном, лживом мирке, который они соткали вокруг себя. Они и вас в него затянули. Но рано или поздно вы превратитесь в кентавра и вырветесь из плена.
Я слушал ее с неослабевающим вниманием — хотелось точно понять, что она имеет в виду.
— Вы сказали, что, по-вашему, они непременно разойдутся, — ответил я. — Но ваши слова можно интерпретировать и так, что, будь я с ними жесток, они бы стали счастливее и еще ближе.
Гонория Кляйн устало махнула рукой. Она расслабилась, как-то сразу вдруг сникла и отодвинулась от двери.
— «Можно интерпретировать»! — раздраженно передразнила она. — Когда вмешивается логика, слова можно интерпретировать как угодно. Пока все вы будете такими мягкотелыми, ясности не дождешься. Теперь мне даже кажется, вы не хотите, чтобы к вам вернулась жена. Я удивляюсь, как это вы до сих пор не сказали мне, что я лезу не в свое дело. Но это на вас похоже. Если желаете, чтобы они вами командовали, думали за вас и распоряжались как ребенком, то, полагаю, это и правда ваше дело. Мои слова означали всего лишь одно: снисходительность порождает только ложь и зло.
Я посмотрел на ее резкий и мрачный профиль.
— Уж вас-то не упрекнешь в снисходительности. Не так ли, доктор Кляйн?
Она повернулась ко мне и внезапно улыбнулась, обнажив крепкие белые зубы, ее глаза еще больше сузились, сделавшись похожими на две темные, светящиеся прорези.
— По-моему, что посеешь, то и пожнешь. Вы были терпеливы. До свидания, мистер Линч-Гиббон.
Она открыла дверь.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
— Так теперь ты на крючке, старый лицемер. Я правильно поняла? — сказала Джорджи.
Впору было заплакать от облегчения. Я так любил ее в эту минуту, что готов был упасть на колени и сделать ей предложение. Я смиренно целовал ей руки.
— Да, на крючке, — согласился я, — но ты будешь ко мне добра. Ты ведь меня отпустишь?
— Я люблю тебя, Мартин, — призналась Джорджи. — Ты никогда не мог вбить это себе в башку.
— Не возражаешь, если мы по-прежнему будем сохранять наши отношения в тайне? Просто мне иначе не справиться, моя дорогая.
— Не понимаю, почему, — удивилась Джорджи. — Но если ты так хочешь… Что касается меня, то я желала бы оповестить весь мир о нашей связи и дать сообщение в «Таймс».
— Антония очень расстроится, если узнает. А мне бы вовсе не хотелось усложнять ей жизнь. Мы все держались в этой ситуации молодцом. Я имею в виду, восприняли наш разрыв без горечи. Так что в данный момент я не стал бы усугублять.
— По-моему, «воспринимать разрыв без горечи» довольно неприлично, — заявила Джорджи. — Похоже, ты решил сыграть роль добродетельного, оскорбленного мужа, чтобы сохранить власть над Антонией и Палмером. Но может, я недооцениваю твое благородство.
— Сохранить власть! — воскликнул я. — Это я нахожусь в их власти. Нет, все гораздо проще. Я желаю достойно выйти из игры и ничего не усложнять. Если Антония узнает, то пойдут бесконечные интимные разговоры. Ей захочется разобраться. А я этого не вынесу. Неужели ты не понимаешь, дурочка?
— Ты говоришь об «игре», словно о произведении искусства, — заметила Джорджи. — Иногда я думаю, что ты очень странный тип, Мартин. Что же касается интимных разговоров, то тут я тебя понимаю. Обещай, что никогда не будешь вести с Антонией интимные разговоры обо мне.
— Обещаю, дорогая моя, обещаю.
— Как бы то ни было, не беспокойся, — сказала Джорджи. — Напрягаться тебе не придется, я имею в виду здесь, со мной. Ведь это всего лишь я.
— И слава Всевышнему, что это ты, — проговорил я. — Да благословит тебя Бог, Джорджи. Ты спасла меня, вернула к жизни. Я знал, что так и будет.
— Прекрати эту высокопарную чушь, — прервала меня Джорджи. Она вытянула кончик носа. И жест и слова были мне хорошо знакомы. Я мысленно воздал ей должное и уселся у ее ног.
Джорджи откинулась в потертом зеленом кресле. Комнату заливал холодный полуденный свет. Его лучи падали на неубранную кровать, пепельницу с окурками, стол с кипой писем, немытыми бокалами, огрызками печенья и книгами по экономике. На Джорджи были желтоватые брюки в обтяжку и белая рубашка, волосы собраны в небрежный узел.
Под матовой бледностью щек слабо, будто из глубины, проступал румянец. Я заметил несколько золотистых веснушек на ее вздернутом носике, почти у самой переносицы. Она продолжала вытягивать его. Большие серо-голубые глаза смотрели умно и честно, они смело встретили мой взгляд. Никакой косметики на ней не было. И хотя я с обожанием глядел на нее и не только искал в ее глазах доброжелательство, но и стремился за их радужной оболочкой угадать какие-то более определенные очертания моей дальнейшей судьбы, я понял, что меня к ней не тянет.
Я был ей чрезвычайно признателен. Теперь мне казалась абсурдной мысль, что она могла бы вести себя иначе, не так гуманно, добро и великодушно. Вероятно, я совсем потерял голову от страха, если так нервничал, ожидая реакции Джорджи. Я опасался, что она начнет приставать ко мне со своей любовью, требовать от меня исполнения моих полуобещаний. Но она держалась на редкость благородно. Джорджи и впрямь стремилась утешить меня в моей тревоге и тоске. Я от всего сердца благодарил Джорджи, виновато сознавая, что она надо мной почти не властна. Ее возможности ограниченны. По крайней мере, здесь я оставался свободен.
От этих мыслей — трусливых и вероломных — и оттого, что меня не тянуло к ней, я ощущал себя виноватым. Мне хотелось сделать что-то значительное, важное и порадовать ее. Внезапно я предложил:
— Джорджи, я хочу взять тебя к себе на Херефорд-сквер.
Она распрямилась в кресле и положила руки мне на плечи, мрачно и сосредоточенно изучая меня.
— Довольно глупо с твоей стороны.
— Если ты думаешь об Антонии, то она уехала за город с Палмером. Ее появление полностью исключается.
— Дело не в этом, — сказала Джорджи. — Неужели ты хочешь видеть меня там, так скоро?
Мы поглядели друг на друга, стараясь догадаться, кто из нас что думает.
— Пойми меня правильно, Мартин, — добавила Джорджи. Она подразумевала, что вовсе не собирается поселиться на Херефорд-сквер.
— Я тебя правильно понял, — ответил я. — Ты хочешь сказать, что я расстроюсь, если увижу тебя там. Наоборот, это будет просто здорово, и я как бы освобожусь, ну, в общем, почувствую себя естественно. Это частично уничтожит двусмысленность.
