шерстяной халат. Я закрыл дверь.
— Как это мило, что ты принес вино! — воскликнула Антония. — У тебя все в порядке?
— У меня все прекрасно, — ответил я.
— Давай отбросим излишние церемонии, — предложил Палмер. — Я люблю пирушки в спальне. Я так рад, что ты пришел! Ждал тебя весь вечер.
Дорогой мой, здесь нет штопора. Тебе не трудно сходить за ним, Мартин?
— Я всегда ношу с собой штопор, — отозвался я. Достал его и откупорил бутылку.
— Боюсь, что мы попираем все твои правила, заметил Палмер. — Ты не возражаешь, если мы выпьем его холодным? Налей в бокалы, а оставшееся вино подогрей у огня.
Я поставил бокалы на столик из розового мрамора рядом с дверью и наполнил их. Потом осторожно пристроил бутылку поближе к электронагревателю, расположенному в низу стены. Перед моими глазами мелькнул бледно-желтый орнамент на атласных обоях. Я вернулся к столику.
Антония забралась на кровать и ползком передвинулась на другую сторону, держась за плечо Палмера. Она села, подобрав под себя ноги и плотнее укутавшись в красный халат. Ее волосы, прежде скрытые поднятым воротником, теперь рассыпались и упали на плечи тяжелыми волнистыми прядями цвета тусклого золота. Без косметики она выглядела старше, бледнее, но ее лицо сделалось более нежным, и живым, каким-то материнским, особенно когда она устремила на меня взгляд своих карих глаз. Она слегка улыбалась, но ее большой подвижный рот сохранял, четкость линий. Палмер сидел напротив нее, спокойный, отдохнувший, на редкость вылощенный и сверкающий чистотой. Он опустил небольшую голову и в своем вышитом халате стал похож на какого-то царствующего недолгий срок, но могущественного императора с византийской мозаики. Он сел нога на ногу — длинные, стройные и очень белые ноги, поросшие черными волосами, показались из распахнувшегося халата. Ноги у него были босые.
— Apec и Афродита, — произнес я.
— Но ты, Мартин, как полагаю, не Гефест? — откликнулся Палмер.
Я пододвинулся и протянул им бокалы с вином, сперва Палмеру, потом Антонии.
— Похоже, это мое высшее достижение, — признался я.
— Ты и так очень многого достиг, — похвалил меня Палмер. — И мы любим тебя за это. Ты уже поднялся на вершину.
— Значит, потом последует спуск, — заметил я.
— Лучше назовем его горным плато, — уточнила Антония. — Люди живут на горных плато.
— Только те, кто хорошо переносит высоту, — сказал я, поднял свой бокал и осушил его. Вино было холодным, с горьковатым привкусом. Меня смущало голое тело Палмера под шелковым халатом.
— Антония рассказала мне о вашем разговоре, — начал Палмер. — Я почувствовал ревность оттого, что не был с вами. Но этим утром меня ждали мои пациенты. Думаю, что ты поступил весьма разумно. Тебе необходим полный отдых. Ты уже решил, куда поедешь?
— Я передумал, — ответил я. — Наверное, в конце концов никуда не поеду.
Палмер и Антония переглянулись.
— Дорогой, по-моему, ты должен поехать, — самым своим сладким голосом обратилась ко мне Антония. — Поверь мне, поверь нам, для тебя это самое лучшее.
— Как странно, — отозвался я. — Вот я здесь, принес вам вино в постель. А вместо этого должен был бы убить вас обоих.
— Мартин, дорогой, ты пьян, — воскликнула Антония. — Может быть, вызвать такси, чтобы тебя довезли до дома?
— Не беспокойтесь, — проговорил я. — Я на машине.
Я встал, нагнулся за бутылкой кларета, желая налить себе еще. Но каким-то образом зацепился за нее ногой, и она беззвучно опрокинулась. Большое красное пятно расплылось по белому ковру.
— Проклятие! — выругался я.
— Не волнуйся, мой дорогой, — сказала Антония. — Оно отойдет.
Она вскочила и вышла через белую дверь в ванную. А уже через минуту, согнувшись, вытирала ковер у моих ног, промывая его водой из кувшина. Пятно побледнело и сделалось светло-розовым.
— А если не отойдет, мы постелем на него коврик, — успокоил меня Палмер. — Я запрещаю тебе даже думать об этом, Мартин. Но, дорогой мой друг, сможешь ли ты добраться до дома? Не подвезти ли тебя? — Он сидел, улыбался и покачивал босой ногой.
— Нет, конечно, нет, — отказался я. — Со мной все в порядке. Мне страшно жаль, что я испортил ковер. Мне сейчас лучше уйти. Я оставил в холле ящик с вином. Там для него подходящее место?
— Если ты не возражаешь, его неплохо бы отнести в подвал, — посоветовал мне Палмер. — Распаковывать не надо, просто оставь его там. Наша служанка появляется в совершенно невообразимое время, а кроме нее — мальчишки-почтальоны, продавцы молока и другие загадочные личности. Они приходят и уходят, когда мы с Антонией еще спим, и лучше убрать ящик из холла. Это будет очень любезно с твоей стороны.
— Мне страшно жаль, — повторил я и поглядел на Антонию, которая продолжала отмывать ковер.
Она быстро поднялась и поцеловала меня в щеку.
— Не расстраивайся. Правда, Андерсон, ему нечего расстраиваться? Обещаешь?
— Обещаю, — сказал я, сконфуженно засмеялся и двинулся к двери.
Антония снова села на кровать, и они оба наблюдали за моим уходом. Свет от ламп в канделябрах отбрасывал нимб вокруг ее золотистых волос и его серебряных. Они следили за мной с улыбкой — она с бесконечно мягкой и нежной, а он — с самоуверенной, открытой, ослепительной. На фоне белой постели их плечи соприкасались, и они смотрели на меня, озаренные белым и золотистым светом. Я закрыл дверь, как закрывают крышку драгоценного ковчега или створки великолепного триптиха. Свет остался за дверью.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Чертыхаясь, я стал спускаться по лестнице в подвал. Ящик оказался чудовищно тяжелым. Я добрался до самого низа и толкнул ящик ногой. Бутылки укоризненно загромыхали. Неяркий электрический свет от лампочки без абажура освещал холодную, туманную пещеру, которая и была подвалом Палмера. Это место показалось мне темнее, чем всегда. Сернистый запах тумана смешивался с запахами гниющей древесины и холодного, сырого камня. Я сел на сломанный кухонный стул. Я ушиб ногу, толкая ящик.
Обнаружив, что положил свой бокал в карман, я подумал, что неплохо бы выпить еще. Не вставая, потянулся к ящику и достал бутылку. Мне понадобилось несколько минут, чтобы взять штопор и откупорить ее. Я наполнил бокал, пролив несколько капель себе на брюки и на пол. Выпил вино залпом и снова налил.
В подвале было холодно, и запах, который я определил как сернисто-туманный, заметно усилился. Я вздрогнул и поднял воротник пальто. Не похож ли этот подвал на газовую камеру, подумалось мне. Вино тоже показалось мне холодным, резким, терпким на вкус, короче, каким-то незнакомым. От него оставался неприятный привкус. У меня немного закружилась голова и странно сдавило живот, уж не знаю, то ли от страха, то ли от несварения.
Внезапно сверху донесся шум. Я мгновенно вскочил и отступил на несколько шагов по неровному полу подвала. Сердце у меня стучало, словно гонг. На лестнице появилась фигура. Сначала в полумраке я не мог разглядеть, кто это. Затем узнал Гонорию Кляйн. Мы уставились друг на друга. Сердце у меня по-прежнему отчаянно билось, и на минуту я увидел себя со стороны — высокого, ссутулившегося мужчину с поднятым воротником пальто, растрепанными волосами, расширенными от изумления глазами и рядом с ним пролитое вино. Мне было трудно начать разговор.
Гонория Кляйн спустилась еще на две ступеньки.
— А, это вы, — сказала она, — я увидела свет и подумала, что здесь может быть мой брат.
Она стояла на лестнице, руки в карманах твидового пальто, и задумчиво смотрела на меня. Ее глаза сузились, а линия рта сделалась прямой и жесткой.
