Я почувствовал, что Хьюго закрывается, как морской анемон.
— Что вас опять свело с этими сестрицами? — спросил он опасливо.
Говорить можно было только всю неприкрытую правду.
— Женщина, у которой я жил, выгнала меня, тогда я разыскал Анну, а она послала меня к Сэди.
Хьюго весь передернулся.
— Сэди вам говорила что-нибудь обо мне?
— Ничего особенного. — Это была первая ложь. — А вот от Анны я кое-что о вас узнал. — Мне хотелось перевести разговор на Анну.
— Да, — сказал Хьюго. — Анна говорила мне, что видела вас. Вы как-то вечером заходили в театр, ведь так? Я хотел вас повидать, очень жалел, когда Анна сказала, что вы уехали. В то время вы, очевидно, не так уж стремились меня видеть.
На подробный ответ я был неспособен.
— Я боялся с вами встретиться, Хьюго.
— Не понимаю я вас, Джейк. Я вообще не понимаю, как меня можно бояться. Я так и не понял, почему вы тогда исчезли. А мне тогда очень хотелось с вами поговорить. Ни с кем у меня не бывало таких интересных споров. Мы могли бы обсудить эту вашу вещицу.
— Какую вещицу?
— Да вашу книгу. Я не помню точно, когда она вышла, но, вероятно, уже после того, как вы переехали из Бэттерси, иначе мы бы о ней потолковали, а я, по-моему, не обсуждал ее с вами.
Я крепко прижался затылком к стене, точно борясь с пьяным бредом.
— Вы это про «Молчальника»?
— Ну да. Местами, конечно, книга показалась мне ужасно трудной. Откуда вы взяли все эти мысли?
— От вас, Хьюго, — пролепетал я.
— Я, конечно, заметил, что отчасти это темы наших разговоров. Но звучало все совсем по- другому.
— Знаю.
— В том смысле, что гораздо лучше. Я уж не помню толком, о чем мы тогда говорили, но путаница была ужасная, правда? А у вас все так четко. Я узнал из этой книги много нового.
Я широко раскрыл глаза. Забинтованная голова Хьюго вырисовывалась на фоне освещенного окошка; выражения его лица не было видно.
— Я очень стыдился этой книги, — сказал я.
— Того, что пишешь, потом, наверно, всегда стыдишься. Я так и не набрался храбрости что-нибудь написать. Надеюсь, вы на ней хотя бы заработали. Она хорошо раскупалась?
— Не очень. — У меня мелькнула мысль, что он надо мной смеется, но нет, Хьюго на это был неспособен.
— Вероятно, показалась слишком интеллектуальной. Публику отпугивает все самобытное. Но вас это, надеюсь, не остановило? Вы пишете сейчас какой-нибудь новый диалог?
— Нет! — чуть не крикнул я и добавил, чтобы не молчать, пока собираюсь с мыслями: — Как раз недавно мне захотелось перечитать ее и развить кое-какие положения, но я нигде не мог ее найти.
— Как жаль! Могли бы взять у меня. Я держу ее в ящике стола и время от времени в нее заглядываю. Она мне напоминает наши беседы. Я получал от них огромное удовольствие. С тех пор мозги у меня совсем заржавели.
— На прошлой неделе я заходил к вам домой, — сказал я. — Вы тогда оставили записку: «Ушел в кабак», и я искал вас по всем кабакам.
— Плохо искали. Я был совсем близко — знаете такое заведение «Король Лудд»?
— А я пошел в противоположную сторону, на восток. В тот вечер я познакомился с Лефти Тоддом.
— Да, вы ведь знакомы с Лефти. Я его видел сегодня на митинге, прежде чем мне угодили в голову кирпичом.
— А кстати, как ваша голова?
— Ничего страшного. Только болит как проклятая. Если б не вы, она хоть болела бы во сне. Но вы не сказали мне, Джейк, почему вы тогда исчезли. Я чем-нибудь вас обидел?
— Нет, — сказал я терпеливо. — Это я вас обидел. Но теперь вижу, что произошло недоразумение. Оставим это.
Я чувствовал, что Хьюго внимательно на меня смотрит. От бинтов голова его казалась огромной.
— Ваша беда в том, Джейк, — сказал он, — что вы слишком подпадаете под чужое влияние. Вы и под мое влияние тогда подпали.
Я удивился.
— Верно. Но я не знал, что это вам известно.
— Каждый должен идти своей дорогой, Джейк, — сказал Хьюго. — Вы придаете всему слишком большое значение.
Я вдруг обозлился.
— Не знаю, что вы имеете в виду. Кой-чему вы тоже, надо полагать, придаете значение, иначе не стали бы возиться с этим театром в Хэммерсмите.
— Ах, это… — Хьюго на минуту умолк. — Это я сделал ради Анны. Но это была глупая затея.
Я затаил дыхание. Теперь, чтобы выудить у него признание, которое я так жаждал услышать, нужно было действовать крайне осторожно; я сделал глубокий вдох, будто пробуя мысли Хьюго на запах.
— Вы хотите сказать, что ей это не доставило удовольствия? — спросил я вкрадчиво.
— Да нет, удовольствие это ей доставило, да что толку? Ложью ничего не добьешься. Не то чтобы это была настоящая ложь, ведь ситуация нам обоим была ясна. Но в каком-то смысле это все же была ложь.
Я почувствовал, что не могу уследить за его мыслью.
— Вы хотите сказать, что театр ее недостаточно увлек, что она оказалась там в некотором роде пленницей?
— Нет, ее-то он увлек, — сказал Хьюго. — Это я не увлекся. И потом, она внесла в него столько всякой восточной чепухи — где она только ее нахваталась!
— У вас и нахваталась, — сказал я, вложив в свой ответ всю язвительность, какую только можно выразить шепотом.
— Ничего подобного! Какие-то смутные идеи она могла у меня почерпнуть, но до такого я бы никогда не додумался.
— Так зачем же вы участвовали в пантомиме, если считали, что все это никуда не годится?
— Правильно, этого не следовало делать. Но мне не хотелось обижать
— Да, — сказал я. — У Анны есть творческая жилка.
— Она у обоих у вас есть — и у вас, и у Анны, — сказал Хьюго.
— Почему вы сказали это таким тоном? — спросил я.
— Просто пришло в голову. А вот я ничего в жизни не создал.
— Почему вы ликвидировали театр?
— Я его не ликвидировал. Это Анна. Она вдруг решила, что все это ни к чему, и уехала!
— Бедный Хьюго! И тогда вы отдали его ННСП?
— Да, им очень нужно было помещение, я и подумал, почему не отдать.
Мне стало жаль его. Я представил себе, как он стоит в театре, совсем один, а той, что была душой этого дома, больше нет.
— Я не знал, что у вас есть политические убеждения, — сказал я. Наверно, они родились уже после того, как мы перестали встречаться.
— В сущности, никаких политических убеждений у меня нет. Просто идеи Лефти кажутся мне честными. — В устах Хьюго это была очень высокая похвала.
— Вы с ним работаете?
