что в рассказах старых моряков, бывавших в этих широтах, не так уж много преувеличений. Пока «Атлантис» взлетал, падал и раскачивался, меня выбросило из койки, проволокло по каюте, стукнуло о шкаф, потом снова протащило по полу и ударило о койку. Ящики вылетали из комода, как снаряды из пушки, попутно выбрасывая из себя все содержимое, посему довольно скоро моя каюта стала напоминать галантерейный магазин после налета. Но убирать было бесполезно, поскольку все моментально возвращалось на круги своя. В этом «море насилия» койки, причем тяжелые морские койки, разворачивало и срывало с мощных крюков, на которых они висели.
Для просвещения экипажа я ежедневно вывешивал на доске объявлений очередную главу триллера под названием «Факты о Кергелене». К сожалению, факты никого не могли порадовать. Острова получили свое название по имени неисправимого оптимиста – француза Ива Жозе де Кергелен-Тремарека. Этот командир фрегата решил, что открыл Австралию, и так обрадовался, что, не сойдя на берег, поспешил обратно во Францию, чтобы собрать полномасштабную экспедицию. В Бастилии, где он находился после провала дорогостоящего проекта, он придумал другое имя для своего детища – остров Отчаяния.
Следующий посетитель оказался более удачливым. Им был капитан Кук. И с 1776 по 1873 год здесь промышляли китобои и охотники на тюленей. Они использовали остров для отдыха во время рейсов, которые длились до трех лет. Но если не считать китобоев, охотников, а также изредка заходящих на острова военных кораблей всех наций, острова оставались необитаемыми до тех пор, пока некий господин Босьер, имевший, по всей вероятности, много денег и мало здравого смысла, не решил выращивать здесь овец. Для этого он взял в аренду у французского правительства изрядный кусок территории. Через несколько лет он вернулся во Францию, лишившись здоровья и богатства, но так и не вырастив овец.
Вот в такой рай мы и пришли: омываемый ледяными водами неприветливый берег, покрытый плотной пеленой тумана. Даже кораблю здесь не нравилось – он жалобно скрипел и стонал.
В девять часов утра на корабле прозвучала боевая тревога. Даже если остров был необитаемым, рисковать не стоило, и мы навели орудия на берег. Постепенно низкий хребет стал виден более отчетливо – угрожающее непривлекательное нагромождение черных скал. Его мрачное одеяние слегка оживляли лишь редкие вкрапления серого цвета – другие геологические породы – и зеленые пятна мха. Но пока мы наблюдали за тем, что еще пару недель назад было всего лишь точкой на карте, а теперь превратилось в унылую череду угрюмых вершин и монотонных равнин, наши души воспарили, а сердца наполнились радостью. Даже безжизненные острова оказались милы нашим сердцам. Все-таки это была земля!
Поток приказов. Звяканье машинного телеграфа. И вот, наконец, громыхая цепью, в воду с громким всплеском рухнул якорь – впервые за двести пятьдесят суток!
Впереди располагалось узкое бутылочное горлышко – вход на защищенную якорную стоянку, где мы собирались обосноваться. Это укрытие называлось Газеллехафен, по имени обследовавшего ее немецкого судна. Справа по борту тянулся низкий мыс. Мы знали, что где-то за ним некогда находилось поселение китобоев и охотников, и Рогге опасался, что англичане могли его снова занять, разместив там наблюдательный пост и радиостанцию. И я был назначен главой отряда, которому предстояло высадиться на берег и провести разведку территории за мысом. Если там действительно находилась британская радиостанция, мне было приказано внезапно захватить ее, не дав противнику шанса поведать миру о нашем прибытии. На нас была гражданская одежда, поскольку мы выдавали себя за обычных безобидных рыбаков, и для правдоподобности мы приготовили для высадки на берег захваченный норвежский вельбот. В нем мы замаскировали автоматы – их было легко достать, но заметить с берега было невозможно. А под одеждой спрятали пистолеты и ручные гранаты. Мы рассчитывали, что такая маскировка поможет нам подойти достаточно близко к противнику, если, конечно, таковой на острове имеется.
Рогге пожелал нам удачи, и мы направились к берегу. Морская вода своим спокойствием (но не температурой и цветом) напоминала тихоокеанскую лагуну.
По мере приближения мы внимательно осматривали берег, напряженно вглядываясь в серые камни, глыбы гранита, отлогие склоны холмов. Неожиданно старшина-рулевой схватил меня за плечо и прошипел прямо в ухо:
– Что-то двигается на берегу.
Назад дороги не было. Мы быстро запустили двигатель и на максимальной скорости понеслись к берегу, каждую минуту ожидая начала стрельбы. Это означало бы, что война достигла и этих далеких широт. Но ничего не произошло. Мы обогнули мыс и увидели небольшую открытую долину с четырьмя или пятью хижинами, стоящими у подножия холма. Хижины располагались в некотором удалении от скал, были хорошо освещены и казались абсолютно безжизненными. Один из домиков был снабжен совершенно неуместной в данных условиях верандой, словно кто-то перенес в Антарктику швейцарское шале. Потом мы заметили фигуру, неуверенно двигавшуюся вдоль кромки воды и явно наблюдающую за нашим приближением. Это определенно было то самое «нечто, движущееся на берегу». Матрос, сидевший в носовой части вельбота, достал автомат и навел его на странную фигуру. Ничего не происходило.
– Быть может, это звучит безумно, – сказал старшина-рулевой, – но мне кажется, что этот парень пьян. Или спятил.
Мы продолжали наблюдать. Напряжение нарастало. Но вот «пьяницу» (или «психа») осветило солнце, и все сразу стало ясно. Это был великолепный образец морского льва. Мы вернули автоматы в укрытие на дно лодки. А потом достигли берега. Просто достигли берега? Пожалуй, это не слишком удачное выражение. Мы прыгали, бегали и плясали, как дети. Трогали руками мерзлую землю и вдыхали ее запах. Почувствовав под ногами твердую почву вместо вечно качающейся палубы, мы позабыли о сдержанности, и прошло несколько минут, прежде чем мы смогли взять себя в руки и продолжить разведку. Первым делом мы обшарили склады у кромки воды. Они насквозь провоняли китовым жиром, а в одном мы даже обнаружили емкость с этим продуктом, правда затвердевшим от времени. Но никакая вонь не могла перебить восхитительный запах земли. Я и представить себе не мог, что человек, так долго ощущавший только соленый запах моря, может с таким наслаждением вдыхать этот неповторимый и ни с чем не сравнимый аромат. Здесь даже ничего не значащие мелочи, вроде ржавых петель на скрипящих обшарпанных дверях, приобрели необыкновенную важность: они напоминали о далеком доме, о цветущих садах, о домашней работе, которая ждет нашего возвращения.
Мы двинулись по узкой тропинке к домам. Неподалеку журчал небольшой ручей, между камнями виднелись клочья жесткой бурой травы. Нас окружали горы, такие высокие, что казалось, они упираются вершинами в небо. Мы приближались к дому с верандой. Он был больше остальных – размерами с небольшой отель. Распахнув дверь, мы увидели длинную комнату. Здесь была плита, стол и два стула. С потолка свисала старомодная лампа. В этом уединенном жилище XIX века мы с удивлением обнаружили висящий на стене календарь 1936 года с изображением скудно одетых девиц. Дата 8 ноября была обведена кружком. Календарь был отпечатан на Мадагаскаре. Уделив умеренное внимание зазывно подмигивающей со стены блондинке, мы перешли к обыску расположенных у стены шкафов, но, увы, все обнаруженные там бутылки были пусты. Осмотрев их – серьезное испытание для измученных жаждой людей, – мы подтвердили свои догадки о национальности посетителей острова. Менее искушающей, хотя и представляющей больший научный интерес, оказалась другая находка – половина буханки хлеба, который, насколько я мог судить, благодаря особенностям климата был вполне пригоден в пищу. Это не могло не удивлять, потому что в литературе сказано, что в таких условиях должны активно размножаться мыши и крысы. Через окна были видны остатки проволочных заборов – памятники безрассудству бедного господина Босьера, – ограждавших загон для скота, в котором когда-то жалобно блеяли овцы, требуя корма.
Затем мы вошли в «спальню». Перед нами оказалась гигантская старомодная кровать с медными шишечками. Одинокий господин Босьер! Впрочем, рядом с его кроватью стояла вторая, почти такая же. Еще мы обнаружили емкости с заплесневевшим джемом, ржавые банки с фруктами, а в ящике для инструментов – динамит. Нам стало интересно, почему господин Босьер убыл с острова столь поспешно. Поразмыслив, мы пришли к выводу, что судно за ним, вероятно, прибыло неожиданно и ему даже не дали времени упаковать вещи. В свинарнике мы обнаружили еще одно любопытное явление, явившееся следствием островного климата, – две мертвых мумифицированных свиньи. Мы обошли все остальные строения, после чего доложили на «Атлантис», что поселение необитаемо и в нем нет следов англичан. Рогге приказал возвращаться.
На борту наш отряд был буквально атакован товарищами, жаждущими услышать рассказ о приключениях на берегу. А я отправился с Рогге в его каюту, где он поделился своими соображениями о
