пользуется любой возможностью, чтобы обратить подобные ситуации на пользу своей политике поддержки Великобритании.
Незадолго до встречи с «Замзамом» мы получали продовольствие с «Дрездена», и теперь Рогге назначил еще одно рандеву, чтобы завершить процесс. 18-го мы передали туда пассажиров «Замзама».
Но все это было после, а пока все «пленные» были с нами, и мне предстояло встретиться с ними лицом к лицу.
Следует отметить, что у некоторых из них были весьма своеобразные представления о нас. Я слышал, как один из них предсказывал, что мы их доставили на борт только для того, чтобы убить и тем самым уничтожить свидетелей.
Я понимал, конечно, что мы не должным образом представились. Вряд ли побудка, сыгранная 5,9- дюймовыми орудиями является наилучшим способом начала дня.
Ко мне подошли две американские девушки. Их лица выражали крайнюю степень беспокойства.
– Как хорошо, что вы говорите по-английски, – сказала одна, – покажите, пожалуйста, где здесь есть апельсины.
Апельсины! Они были от нас так же далеки, как и солнечная Испания. Где есть апельсины? Уж точно не на «Атлантисе».
– Что же нам делать? – расстроились американки. Они были в полном недоумении, явно не понимая, как можно существовать без апельсинов.
Этого я не знал. Как выяснилось, американские девушки обладали неутолимой жаждой апельсинов, но я не мог им помочь утолить ее. Если не считать добычу с «Тирраны», мы сами не пробовали этих сочных фруктов вот уже целый год.
Я шагал по палубе, заполненной пассажирами и их личными вещами. Многим из этих людей пришлось пройти через немыслимые испытания во время обстрела лайнера. Одна мама надела на своего мальчонку лет шести спасательный жилет и тащила его за собой в воде. Мальчик, как мне показалось, не пострадал, наоборот, воспринял все происшедшее как грандиозное приключение, но его мать, как и многие другие пассажиры, была в шоке.
Глава американской санитарной команды был одним из трех тяжелораненых. Он лежал внизу – в корабельном лазарете. Осколок снаряда разворотил бедро этого симпатичного жителя Нью-Йорка, но его товарищам пришлось силой заставить египтян взять его в свою шлюпку.
Тут же находились и другие выдающиеся личности, к счастью не получившие ранений. Это господин Дж. В. Мерфи, тогда один из издателей «Форчун», и доктор Д. Э. Граффхантер – главный топограф Индии.
– Что вы задумали? – спросил я.
Между двумя вооруженными матросами стоял несколько растерянный и встревоженный пассажир.
– Он фотографировал, – сказал один из матросов и в качестве доказательства протянул мне камеру.
– Как вас зовут? – поинтересовался я.
– Шерман. Дэвид Шерман.
– Кто вы? – Он мог быть миссионером, санитаром или еще кем-нибудь. Пассажир слабо улыбнулся.
– Я фотограф. Снимаю для «Лайф».
Ну конечно же Дэвид Шерман. Фоторепортер «Лайф»! Будучи не слишком умелым, но старательным любителем, я был восхищен возможностью увидеть за работой талантливого профессионала. К очевидному неудовольствию матросов, камера была торжественно возвращена Шерману, и мы оба стали снимать финальные сцены потопления нашей ошибочной жертвы.
«Замзам» ушел под воду быстро. Мне показалось, что судно было радо отправиться на вечный покой.
В точку рандеву с «Дрезденом» мы шли под аккомпанемент гимнов, распеваемых миссионерами, и нашей собственной «Атлантической специальной» – старой немецкой народной песни, пришедшей к нам с парусного учебного судна, которым раньше командовал Рогге. Когда мы пели, наши пассажиры хранили молчание и, казалось, не слишком понимали, о чем речь.
Один из них с любопытством спросил:
– Не могли бы вы сказать, что означают слова этой песни и на мелодию какого из нацистских маршей она написана?
И я торжественно повторил бессмысленные рифмы:
Любопытный пассажир очень внимательно выслушал меня и нетерпеливо переспросил:
– Да, я слышу, но что здесь имеется в виду?
– Если честно, – ответил я, – понятия не имею.
Только намного позже, после длительных размышлений, мне показалось, что я понял смысл, который удивительно точно соответствовал нашим обстоятельствам. Никто из нас этого раньше не замечал.
Рогге, понимая, какое влияние будет иметь инцидент с «Замзамом» на формирование американского общественного мнения, повторил свое обещание, что пассажиры будут или переданы по пути на нейтральное судно, или высажены на берег в нейтральном порту. Он уже предвидел реакцию прессы на нашу последнюю победу.
Но нам не пришлось сдержать обещание. Через три или четыре дня после того, как мы расстались с «Дрезденом», было получено кодированное сообщение от «вышестоящего командования», в соответствии с которым, в нарушение всех прежних инструкций, «Дрездену» было предписано следовать в оккупированную Францию. Рогге был очень зол из-за этой неожиданной перемены в политике, предчувствуя, что его обещание и его точка зрения, записанная мной в корабельный журнал, станут причиной сурового взыскания для нас обоих.
Каковы бы ни были мнения относительно военного аспекта проблемы и риска использования судна снабжения, такого как «Дрезден», для доставки пленных в нейтральный порт, я до сих пор уверен, что было бы намного лучше, если бы мы выполнили свое первоначальное обещание. И даже риск потерять «Дрезден» из-за интернирования или блокады мог бы считаться оправданным. Даже не принимая во внимание гуманитарную составляющую проблемы, выполнение обещания диктовалось практической целесообразностью. Нарушив слово, мы навлекли на себя всеобщее презрение. Поэтому мы с особенным нетерпением ожидали информации о судьбе «Дрездена» и с облегчением узнали о его благополучном прибытии на территорию оккупированной Франции.
Рогге говорил:
– Подводники редко дают себе труд разобраться, какой груз перевозит вражеское судно, а мина, та вообще слепа.
Путешествие домой оказалось довольно неприятным для пассажиров «Замзама». Оно продолжалось пять недель, на протяжении которых они жили впроголодь, в антисанитарных условиях, и подчинялись дисциплинарным правилам, бывшим вынужденно суровыми, потому что мы смогли выделить только полдюжины матросов для укрепления команды «Дрездена», и они должны были контролировать многократно превосходящих их по численности пленных.
Перед уходом «Дрездена» я дал Шерману записку с адресованной военно-морским властям просьбой – как раз на случай, если они изменят свою позицию относительно нейтрального порта назначения, – позволить ему сохранить фотографии, которые он в моем присутствии сделал на рейдере. Они были совершенно безобидны. У военно-морских властей сложилось другое мнение, и фотографии были конфискованы.
Зато другие фотографии, о существовании которых я не подозревал, опасные изображения «Атлантиса», снятые им во время обстрела, Шерман сумел провезти в Америку. Одна из них и помогла капитану «Девоншира» идентифицировать нас при роковой для нас встрече.
Когда «Дрезден» скрылся из вида, все с облегчением вздохнули. «Замзам» оказался для нас явным перебором. Напряжение, связанное с надобностью обеспечить всем необходимым такое количество женщин и детей, да к тому же «нейтралов», было слишком уж сильным.
