даже не важно, где мы побеседуем — здесь или в Калифорнии. Но мы в конце концов побеседуем. Я в этом уверен, я не в силах выразить свою уверенность. Мы связаны навечно. Я иногда вел себя по отношению к Вам как вульгарный дурак и раскаиваюсь в этом. Но я знаю, что Вы знаете, что я не вульгарный дурак. В конце концов со мной придется считаться.
Этим письмом я хочу помириться с Вами. Меня беспокоит, что мы с Вами «не в ладах». Помиримся, Джон Роберт, ради Вас и ради меня. Не утруждайте себя, не отвечайте на это письмо, но примите его, думайте о нем, прошу Вас, пусть оно будет у Вас на уме. Я снова дам о себе знать. Всегда, поистине вечно, преданный Вам ученик
Джордж писал быстро, не задумываясь, возбужденно, словно по вдохновению. Закончив и перечитав письмо, он ощутил облегчение, почти счастье. Очень умно, что он не предложил встретиться, гораздо лучше упомянуть о туманном будущем, которое, будучи мирным, в свое время принесет встречу. Джордж был уверен, что уж это-то письмо очарует философа. В самом худшем случае — повеселит. Но все письмо до единой буквы было написано всерьез, и Джордж надеялся, что эта серьезность произведет впечатление. Отправка письма, как некий магический акт, вернет измученному автору письма покой и время.
В среду утром Том, который, конечно, не вернулся в Лондон, звонил в дверь дома номер 16 по Заячьему переулку. С первой утренней почтой он получил следующее письмо:
Дорогой м-р Маккефри!
Жду вас у себя в Заячьем переулке в 10 утра в среду.
Джон Роберт открыл дверь и указал в сторону задней комнаты. Том прошел мимо него. День был облачный, сумрачный, и в комнате было совсем темно, но Том разглядел на столе выпуск «Эннистон газетт».
Розанов вошел и закрыл дверь. Он прочистил горло и хрипло сказал:
— Вы это видели?
— Да.
— Можете объяснить? Вот здесь тоже есть отчет.
Он швырнул на стол выпуск «Пловца» с такой яростью, что Том вздрогнул.
Том уже продумал свою речь, которая должна была состоять из правдивого отчета о событиях. Он сказал:
— Это ужасно, мне просто плохо было, когда я это читал. Но вы же знаете, что такое колонки светских сплетен. Это все ложь…
— Да неужели?
Том стоял спиной к окну, а Розанов — у закрытой двери. Том понял, что философ в самом деле дрожит и на губах у него вздуваются пузырьки пены. Том сделал глубокий вдох. Его тоже начинала бить дрожь. Он сказал:
— Стойте, послушайте, я вам расскажу, как все было на самом деле, все было совершенно невинно, а вовсе не так… Я был на той репетиции в Холле, потом мы все пошли в паб, в «Лесовик», а потом он закрылся, я пошел в Белмонт, а они все пошли за мной, я не хотел, чтобы они шли, я их не звал…
— Вы собирались повидаться с Хэрриет? — Джон Роберт владел собой, Том слышал, как философ медленно и глубоко дышит, как воздух со свистом выходит меж зубов.
Том поколебался и сказал:
— Да… но…
— Так поздно вечером? Она вас пригласила?
— Нет… было не так уж и поздно… то есть я хочу сказать…
— «Лесовик» закрывается в десять или половине одиннадцатого.
— Да, ну хорошо, я не собирался к ней заходить, просто хотел… пойти туда…
— Пойти туда?
— Я не знаю, чего я хотел, я был пьян.
— Понятно.
— А все остальные пошли за мной, они думали, что там будет вечеринка.
— Вы организовали вечеринку?
— Нет…
— Почему же они решили, что там будет вечеринка?
— Я сказал…
— Вы сказали?
— Да, но только для того, чтобы от них отделаться, чтобы они от меня отстали, я притворился, что мне нужно идти на вечеринку… а потом… потом на самом деле получилась вечеринка… но я ничего такого не устраивал… а когда все пришли туда, я уже не мог их выгнать. Я не виноват. Мне очень жаль, что так получилось. Я начал писать мисс Мейнелл письмо с извинениями…
— Почему вы решили извиниться, если ни в чем не виноваты?
— Ну, я полагаю, что частично все же виноват, поскольку вышла безобразная история, но я не хотел…
Ужасное смутное чувство вины путало мысли Тома. Он каким-то совершенно непонятным для себя образом вызвал лавину запутанных последствий. Он хотел сбегать повидаться с Хэтти, но не осмеливался. Он пытался написать ей письмо, но это оказалось слишком трудно. И в самом деле, только сейчас он начал осознавать весь ужас случившегося.
Привычная процедура вопросов и ответов несколько успокоила Розанова. Поначалу он едва мог говорить. Он сказал:
— Вы привели туда Джорджа, ввели его в дом.
— Неправда, я клянусь, что это неправда! Я не знаю, как он там оказался — может, случайно зашел в Белмонт.
— Вы были в доме?
— Нет.
— Но он был.
— Да, но я не знаю, как он туда пролез… потом мы… мы закричали на него и заставили его уйти.
— А там были все эти люди — миссис Седлей и мужчины, одетые женщинами?
— Да, то есть один был, но это была просто шутка…
— Шутка?! Вы в своем уме?
— Я знаю, это ужасно, но я не виноват, а все остальное газеты просто выдумали.
— Вы хотите сказать, они просто выдумали, что…
Джон Роберт облокотился о дверь. Он хватал воздух губами, покрытыми пеной, словно у бешеного зверя.
Том уже чуть не плакал от страха и отчаяния. Он провыл:
— Я ничего плохого не делал!
Розанов с трудом выговорил:
— Вы хотите сказать, что газеты выдумали, что я… сказал, что вы можете… что вы и Хэрриет могли бы… что я хотел, чтобы вы были вместе?
В том, как он произнес эти слова, было что-то кошмарно, чудовищно жалкое; и только в этот момент Том полностью осознал весь ужас своего положения. Он стоял лицом к философу, но теперь опустил голову. Он пробормотал:
— Я не знаю, почему они про это написали.
— В самом деле не знаете? Вы кому-то рассказали… о том, о чем я запретил говорить…
— Нет…
— Вы кому-то рассказали.
