такое снилось, но обычно он топил Стеллу в ванне, удерживая ее голову под водой и все время гадая, долго ли еще держать, чтоб уж наверняка.
В полумраке он прищурился, пытаясь разглядеть часы. Полвосьмого. Потом он вспомнил, что потерял работу. В припадке ярости он уничтожил небольшую, но очень ценную коллекцию римского стекла, собственность музея. Выжил лишь один маленький синевато-зеленый кубок — чудесным образом спасся, отскочив от плиток пола. Джорджу вспомнилось робкое страдальческое лицо директора, когда тот, чуть не плача, осторожно подобрал уцелевший предмет. После этого он затаил злобу на Джорджа; всегда все и со всеми кончалось затаенной злобой на Джорджа. Может, начать с ними судиться? Нынче никого не увольняют. «А и черт с ними», — подумал он. Потом: «Боже, почему я такой дурак, что ж я творю такие глупости, я сам во всем виноват. Господи, почему мне так не везет». Он задумался, следует ли ему обдумать восстановление в должности или поиски новой работы, и если да, то какой и как, и решил не обдумывать.
Еще один болезненный укол окончательно прогнал дремоту Джорджа, и он резко сел в кровати. Джон Роберт Розанов. Джордж представил себе лицо Джона Роберта, огромное, влажное, мясистое, с большим пористым крючковатым носом и живым чувственным ртом, вечно приоткрытым. Он увидел мокрые красные губы Джона Роберта и ужасные, умные, жестокие, налитые кровью глаза. Одновременно до Джорджа наконец дошло, что с самого момента пробуждения у него раскалывается голова от чудовищной боли. Лицо, судя по ощущениям, было в синяках. Должно быть, вчера напился как свинья. Он попытался вспомнить вчерашнее, но не смог. Джон Роберт возвращается. О господи боже мой.
Джордж решил, что сейчас не повредит выпить молока, большой стакан жирного холодного молока из холодильника. Очень медленно, осторожно, придерживая рукой голову, он откинул одеяло, поелозил ногами, придвинул их к краю кровати и осторожно спустил на пол. Но ступни будто свело судорогой, и они отказывались развернуться в плоскости, на которых можно было бы стоять; он словно пытался балансировать на двух кулаках. Он все же умудрился встать, держась за столбик кровати, проковылял к окну и раздвинул занавески. Солнце освещало садик Джорджа и тополь. Его Стелла посадила еще в… Господи, почему в мире столько боли. Дерево уже вытянулось, юные бутоны словно светились изнутри. Солнце освещало и зеленый треугольничек общинного луга, что виднелся из окна, и назойливые, любопытные, зловредные окна других домов. Джордж отступил от окна. Он обо что-то споткнулся.
Это была его одежда, лежащая кучей на полу. Она обычно так и лежала. Но странно, что на этот раз все вещи были мокры до нитки и черны от грязи.
Джордж вспомнил. Это не сон.
Он неспешно прошел из спальни на лестничную площадку, а оттуда в комнату Стеллы. Комната была залита ярким солнцем, занавески раздвинуты, постель не смята. Джордж сел на стул. Нет, Стелла не умерла. Рад ли он этому? Боже, ну он и влип, теперь у него права отберут. Он стал вспоминать последовательность событий прошлой ночи — мучительно, со стыдом и раскаянием. Теперь он вспомнил все.
Когда Джордж сел на мокрых от дождя холодных камнях набережной и обнаружил, что машины нет, он поначалу растерялся. Куда она делась? Он слышал какой-то ужасный, адский шум. У него болела рука — похоже, он потянул ее, перенапряг в чудовищном усилии. Он вскочил и помчался к краю набережной. Воды канала, освещенные фонарем, черные от грязи, пенились, бурлили, кипели, словно сам дьявол черным китом поднимался на поверхность. Посреди этого бурления светилась бледная плоскость, в которой Джордж через несколько секунд опознал крышу автомобиля. Джордж исполнил что-то вроде танца на краю набережной — словно собирался пойти пешком по воздуху; потом побежал вдоль края и спустился вниз по зеленоватым склизким каменным ступенькам, о существовании которых откуда-то знал. На середине лестницы он даже уверенно положил руку на огромное железное кольцо, вделанное в стену. Холодная вода потянула его за брючины.
Джордж хорошо плавал. Скуля от ужаса и холода, он доплыл до машины. В канале все было непонятно, темно и ужасно. Казалось, что свет сюда вообще не проникает. Джордж осознал, что вот-вот лишится чувств. Он понятия не имел, в каком состоянии машина и что с ней делать. Он не мог разглядеть, высоко ли поднялась вода внутри машины. Он беспомощно цеплялся за край крыши. Держась за машину, он чувствовал, что она продолжает опускаться, медленно утопая в грязи. Что-то коснулось его колена. Открытая дверь. Джордж шарил в черном отверстии, как ему теперь вспоминалось — ужасающе медленно, словно слепой, цепляясь одной рукой за дверь и пытаясь спустить ноги вниз вдоль бока машины. Угол двери ударил его в лицо. Возникла Стелла, как насекомое из куколки, как влажная черная летучая мышь из щели. Кажется, потом Джордж вел ее обратно к лестнице; он не помнил, чтобы тащил ее в воде. На лестнице все стало по-другому. Стеллу — тяжелый, недвижный мокрый мешок — пришлось волочить наверх, ступенька за ступенькой; и тут Джорджа стукнуло, что она мертва. Наверху сразу стало ясно, что нет. Стелла лежала на камнях, шевелясь, задыхаясь, извиваясь, как червяк. Джорджа не удивляло то, что он сделал после этого. Он несколько раз пнул мокрое обмякшее тело, крича: «Сука! Сука!»
Явилась «скорая». Явилась полиция. Стеллу отвезли в больницу. Джорджа забрали в полицейский участок, где он дал путаные показания и сидел, стеная, пока они выясняли, насколько он пьян. Тогда он не помнил, кто была фигура в черном на мосту, а сейчас вспомнил. Священник, отец Бернард Джекоби. Это он, должно быть, поднял тревогу. Наверное, увидел, как Джордж толкал машину. Это имеет какое-то значение? Боже, ну и каша.
— Ну, как мы себя чувствуем?
Вопрос исходил от Габриель Маккефри, Стеллиной невестки.
Стелла все плакала и ничего не отвечала.
Габриель сама часто проливала слезы. Казалось, ей на самом деле не о чем плакать — она счастлива замужем, у нее очаровательный сынишка, — но она плакала оттого, что в мире столько горя, столько уязвимых местечек, оттого, что все любимое ею так хрупко. У Стеллы, напротив, для плача были все основания. Однако Габриель никогда раньше не видела невестку плачущей и даже не могла бы себе такого представить.
Они не были близкими подругами или союзницами, но хорошо относились друг к другу. У Стеллы были основания полагать, что Габриель ее жалеет, потому что сама замужем за хорошим Брайаном, а Стелла — за ужасным Джорджем. Габриель, с другой стороны, вполне могла считать, что Стелла находит Джорджа интересным, а Брайана — скучным. Отношения Стеллы и Джорджа были загадкой для Габриель и Брайана. Конечно, Стелла училась в университете, она образованная и умная. Однако ей от ее ума никакой пользы, а вот Габриель, хоть и не училась в университете, гораздо лучше устроилась. Габриель была счастливей. Но, может быть, Стелла, закаленная в жизненных битвах, зато «не витает в облаках»? Были и другие сложности, о которых они обе знали и невзирая на которые могли, как правило, иметь дело друг с другом относительно спокойно.
Сейчас Габриель не была спокойна. Она всегда знала, что Джордж может превратить их жизнь в хаос, и боялась этого. «Он нас всех может уничтожить», — думала она порой, а иногда: «Он хочет нас всех уничтожить». Конечно, это ощущение противоречило здравому смыслу, но столь же неразумно было бы думать, что Джорджу просто не везет. «Как же я ненавижу домашних тиранов, — подумала Габриель. — Слава богу, что мой муж не такой».
Вчера ночью Брайану и Габриель позвонил отец Бернард Джекоби, сообщил про несчастный случай: машина в канале, Джордж и Стелла живы, Стелла в больнице, а Джорджа отпустили домой. Священник намекнул (к разочарованию Брайана и Габриель), что время слишком позднее для визитов, оба пострадавших, скорее всего, уже спят. Сейчас было девять утра. Стелла в отдельной палате полулежала, откинувшись на подушки. У нее был синяк под глазом, трещина в ребре и, как выразилась медсестра, «сильный шок». Джордж не подходил к телефону. Брайан собирался навестить его.
— Не надо плакать, пожалуйста, — сказала Габриель, — Ты себя изматываешь и меня расстраиваешь.
Габриели подобное ледяное спокойствие казалось неестественным, но именно такое обращение
