бы несколько человек не показали ему философа там же и тогда же.
— Здравствуйте, — ответил он. — Я отец Бернард, настоятель. Добро пожаловать.
В груди внезапно стало горячо и тесно.
— А это миссис Седлей… возможно, вы уже…
Диана к этому времени тоже встала. Она, конечно, не была знакома с Джоном Робертом, хотя знала его в лицо. Она стояла, задыхаясь и панически трепеща, словно лань, что внезапно учуяла близость льва. (От философа действительно исходил кислый животный запах, который уловило и утонченное обоняние отца Бернарда.) Этот крупный мужчина, подошедший на опасно близкое расстояние, держал в руках судьбу Джорджа, ведал жизнью и смертью. Дрожа от внезапного озарения, Диана подумала: «Да знает ли он, кто я?» (Он на самом деле не знал.)
Джон Роберт кивнул. Диана пробормотала, что ей надо идти, и бегом удалилась в сторону западной двери, почти бесшумно касаясь плиток пола быстрыми ногами.
Отец Бернард неопределенно махнул ей вслед. Он и сам изрядно растерялся. Он был удивлен, смущен, обеспокоен, стеснялся и даже боялся непонятно чего.
— Я хотел вас кое о чем попросить, — сказал Розанов, уже намного отчетливей.
— Конечно… подождите, я свет включу.
Священник тихо, шелестя одеяниями, переместился к ближайшему распределительному щиту и осветил боковую часовню с викторианской картиной, изображающей Христа в Эммаусе.
Он пригладил пальцами свои девичьи кудри и вернулся к Джону Роберту, который уже сел. Отец Бернард устроился на скамье, перед собеседником, и, прежде чем взглянуть на него, тщательно запахнул полы подрясника, затем повернулся лицом к философу.
— Я бы хотел сказать «С возвращением», но вряд ли можно сказать, что вы отсутствовали. Мне ли говорить вам «С возвращением»? Как бы то ни было, добро пожаловать в мой храм.
Несколько витиеватая речь, кажется, заинтересовала Розанова. Он с минуту обдумывал ее и, по- видимому, остался доволен.
— Спасибо.
— Вы, кажется, никогда не были тут прихожанином?
— Нет, меня воспитывали методистом.
— Вы по-прежнему веруете?
— Нет.
Воцарилось минутное молчание. Отца Бернарда начало снедать жгучее беспокойство. Что нужно этому странному типу и как бы его удержать? Это была несуразная мысль. Еще несуразней было следующее видение: Розанов, большой молчаливый пленник, сидит в клетке. Священник улыбнулся и сказал:
— Я готов быть вам полезен, чем смогу. Только скажите.
Отец Бернард обнаружил, что обращается к Розанову в таком ходульном стиле, словно говорит на иностранном языке.
Философ, кажется, не торопился последовать призыву. Он с любопытством оглядел храм, жуя большую нижнюю губу.
— Не желаете ли, я проведу вас по храму? Хотите? Здесь есть небезынтересные вещи.
— Нет, спасибо. В другой раз.
После очередной паузы Розанов, все еще озиравшийся кругом, произнес:
— Я хочу с вами говорить.
— Конечно, о чем?
— Обо всем.
— Обо… всем?
— Да, — ответил Розанов. — Видите ли, я лишь недавно перестал преподавать, вернулся из Штатов, и впервые в жизни мне не с кем поговорить.
У отца Бернарда голова пошла кругом. Он сказал:
— Но ведь наверняка найдется множество людей…
— Нет.
— Вы имеете в виду… просто поговорить?
— Я должен объяснить. У меня всегда, на протяжении многих лет, были ученики и коллеги, с которыми я мог говорить о философии.
— Я не философ, — сказал отец Бернард.
— Да, и очень жаль, — ответил Розанов. Он вздохнул. — Вы, случайно, не знаете в Эннистоне каких-нибудь философов? Хотя, конечно, мне не всякий годится…
Отец Бернард заколебался.
— Ну, например, есть Джордж Маккефри. Но вы его знаете, конечно же.
— Не годится. Кто-нибудь еще?
— Боюсь, что нет.
— Тогда придется вам, — Слова прозвучали веско и окончательно.
— Я, конечно, буду очень стараться, — смиренно сказал отец Бернард, выбитый из колеи, — но я все-таки не очень понимаю, что именно вы хотите.
— Мне просто нужен собеседник. Кто-нибудь абсолютно серьезный. Я привык оттачивать свои мысли в ходе беседы.
— А если я не пойму? — спросил отец Бернард.
Джон Роберт вдруг улыбнулся и повернулся к священнику.
— О, это совершенно не важно. Главное, говорите, что думаете.
— Но я… — Отец Бернард понимал, что протестовать было бы некрасиво. Кроме того, он страшно боялся, что нелепый гость передумает, — Вы хотите, чтобы кто-нибудь, так сказать, отбивал мяч?
— Да. Это уподобление вполне… Да.
— Хотя я далеко не достойный вас противник, если уж пользоваться той же метафорой.
— Это не важно.
— Я постараюсь.
— Отлично! — сказал Джон Роберт. — Когда можно начать? Завтра?
— Завтра воскресенье, — слабо ответил отец Бернард.
— Ну хорошо — понедельник, вторник?
— Вторник… но послушайте, какого рода… как часто…
— Вы сможете уделять мне время раз в два или три дня? Конечно, по мере возможности — я совершенно не хочу мешать вашим приходским трудам.
— Нет, это нормально… вы хотите приходить в дом клириков?
— Нет, я люблю разговаривать на ходу.
Отец Бернард терпеть не мог ходьбу, но сам был уже уловлен и посажен в клетку.
— Хорошо.
— Вы сможете зайти за мной домой? Знаете, где я живу, — Заячий переулок, дом шестнадцать. Часов в десять утра.
— Да-да.
— Благодарю вас, я очень признателен.
Розанов встал и прошествовал к выходу. Отец Бернард тоже встал. Дверь храма опять заскрежетала, заскрипела и с лязгом захлопнулась. Отец Бернард сел. Он был поражен, польщен, смятен, встревожен и тронут. Он сидел неподвижно, и его глаза блестели сильней, чем обычно. Потом он, совсем как Алекс, тихо, безудержно захохотал.
Хэтти Мейнелл сидела на кровати в дортуаре. Девочкам не разрешали днем находиться в дортуарах — только зайти переодеться до и после урока физкультуры. Физкультура уже кончилась, Хэтти переоделась,
