склону на заросшие травой пути. Он автоматически шагал назад, в сторону дороги. Голова у него кружилась. Солнце появлялось и пропадало, а воздух был полон каких-то крохотных черных насекомых.
Он шел уже несколько минут, когда вдруг услышал, как кто-то зовет его, и остановился.
Сара босиком бежала за ним по мокрой траве. Она остановилась в нескольких ярдах от Эдварда и взглянула ему в глаза с возбужденным и враждебным выражением, как у загнанного в угол животного.
— Что? — спросил Эдвард необычным хрипловатым голосом.
— Ты пришел. Ты шпионил за нами.
— Я и не знал, что ты знакома с сестрой Марка, — ответил он.
Сара захлебывалась словами:
— Я знала ее немного, я немного знала и Марка, ты был не единственный. Она была в Америке, когда ты… когда он умер. Потом она вернулась, и я пришла к ней, а моя мать пришла к ее матери. Мы хотели помочь. Мы пригласили ее сюда. А тут надо же было подвернуться тебе.
— Я не знал… — сказал Эдвард.
— Так вот, больше не приходи и никогда не пытайся увидеть Брауни. Она не хочет слышать твои извинения. Она ненавидит тебя, как ненавидит тебя ее мать. Они никогда не оправятся от этого удара. Не преследуй ее и не пиши ей. Единственное, что ты можешь для нее сделать, — это поступить порядочно и не показываться ей на глаза.
— Хорошо, — произнес Эдвард.
Он развернулся и, не оглядываясь, пошел вдоль путей.
Эдвард смял письмо в руке и сунул в карман. Это случилось на следующий день после его посещения Железнодорожного коттеджа. Человек, передавший письмо, с любопытством глядел на адресата. Ростом он не уступал Эдварду, носил бороду и баки, на голове его росла грива неухоженных жестких волос, и из-под этой гривы внимательно смотрело красное лицо с крупными чертами. Седины в волосах не было видно, но он был немолод, кожу вокруг глаз бороздили глубокие морщины. Лицо и волосы да и весь он целиком был покрыт мелкой волокнистой пылью, осевшей в складках морщин. Посыльный был одет в красную рубаху, на шее повязан красный платок, а на талии затянут широкий кожаный ремень со старой медной пряжкой, отшлифованной до блеска. Когда этот человек вдруг безмолвно возник перед Эдвардом в огороде, тот сразу понял, что видит одного из лесовиков.
— Спасибо, — сказал Эдвард.
Человек стоял близко и глазел с нескрываемым любопытством. Эдвард чувствовал запах его пота и слышал его дыхание.
— Он теперь как студень, что ли?
— Кто?
— Студень, желе. Ну, хозяин здешний там, наверху. Да?
— Ничего подобного, — ответил Эдвард. — Он болен, но не до такой степени.
— Прежде все девки были его. Теперь-то этому конец.
— Спасибо, что принесли письмо.
— Как вас зовут?
— Эдвард Бэлтрам.
— Сын, значит.
— Эти чертовы бабы. Они вас на куски разрежут. Вы бы лучше сматывались, пока они не начали. Вы — его сын.
Эдвард презрительно махнул рукой и отвернулся.
— Все девки были его, — повторил ему вслед лесовик. — Теперь-то дряхлый стал, бедный старый пакостник.
Эдвард быстро зашагал в дом. Незадолго перед этим прошел дождь, но теперь воздух был теплый, солнце светило ярко, небо, полное света, аркой накрывало плоскую землю. Эдвард остановился в зале и вытащил смятое письмо, но не посмотрел на него. В Сигарде он, конечно, никому не сказал о своем посещении Железнодорожного коттеджа. Он немного разгладил письмо, снова сунул его в карман и медленно пошел по Переходу.
Илона и Беттина стояли на кухне у исцарапанного деревянного стола.
— Ты принес любисток? — спросила Беттина.
— Нет. Извини, я забыл.
— Спишь на ходу. Ладно, бог с ним. Нарежь-ка эту траву. Сделаешь?
— Все умирает, — сказала Илона.
— А ты, Илона, пойди и принеси пару луковиц.
— Ласточки умирают, они больше не возвращаются.
— Я сегодня видел одну, — отозвался Эдвард, нарезая траву.
— К нам они больше не возвращаются, а раньше гнездились под крышей конюшни. Наши ласточки все умерли.
— Илона, и не забудь корзинку, дубина ты стоеросовая!
— Ладно уж, — ответила Илона и вышла.
— Ты осторожнее с этой штукой, она такая острая.
В кухне стоял сильный приятный запах пекущегося хлеба, навевающий сон. Беттина рядом с Эдвардом разминала вареную картошку, делала из нее шарики и раскатывала на кружке рассыпанной муки. Эдвард смотрел, как ее сильные коричневатые пальцы в муке разминают одну за другой вареные картофелины. Краем глаза он видел длинную прядь рыжеватых волос, свисавшую по ее плечу до груди и касавшуюся руки. Рукав коричневого рабочего платья был испачкан в том месте, где Беттина закатала его до локтя. Ее руки покрывал золотистый пушок, совпадающий по цвету с бросающимися в глаза длинными тонкими волосками над ее верхней губой. Работая, она покашливала и шмыгала носом, не замечая этого. Эдвард вспомнил лесовика и подумал с недоумением: почему никто из них не пришел сюда и не изнасиловал этих женщин? Почему этого не случилось до сих пор? Размеренный ход двуручного ножа в форме ятагана производил гипнотизирующее действие, и Эдвард продолжал совершать им однообразные движения туда-сюда, увеличивая пахучую зеленую горку нарубленной душицы и петрушки. Он отпустил одну ручку, подвинул поросший листьями стебелек поближе к себе и вдруг почувствовал острую боль в одном из пальцев. Зеленые листики мгновенно окрасились кровью.
— Ах ты дурачина! — воскликнула Беттина. — Сунь руку под кран, иначе весь стол испачкаешь.
Кровь лилась из пальца фонтаном — ранка, похоже, была глубокой. Эдвард включил холодную воду и смотрел, как кровь и вода смешиваются в старой, покрытой пятнами фарфоровой раковине. Беттина уже отскребала кровь со стола, потом сунула испачканные листики в дуршлаг.
— Не мешай. — Она промыла зелень струей воды. — Пожалуйста, не изгваздай кровью эту скатерть.
— Ну и что же я должен делать? — спросил Эдвард. — Кровь-то не останавливается.
Он был готов расплакаться. Порез был болезненный и казался темным и жутким, как колотая штыковая рана во время атаки. Он все еще чувствовал острое лезвие в своей плоти.
— Держи его над раковиной. Я принесу бинт.
Эдвард пустил воду на полную, стараясь смывать кровь с такой скоростью, чтобы можно было разглядеть ранку во всей ее глубине. «Ну вот, я ранен, и теперь это произойдет», — думал он. Но он никак не мог сообразить, связано это «теперь» с Беттиной, или с Джессом, или с
Снова появились коричневатые руки Беттины — она принялась обматывать его палец белым змеистым бинтом. Красное пятно проступало на нем снова и снова.
