— Значит, вы пригласили меня сюда, потому что хотели посмотреть на меня?
— Я тебе сказала, почему мы тебя пригласили. Ты подумай.
— И что же я должен думать? Вы говорите такие странные, противоречивые вещи. Я уверен, что у меня настоящие отношения с настоящим Джессом. И вы ошибаетесь, когда говорите о моей матери. К тому же моя мать — это мое дело.
— Она была моим делом, когда пыталась разрушить мой брак. Она думала, что может забрать у меня Джесса. Конечно, у нее ничего не получилось. Он прошел по ней, как Джаггернаут, как проходил по другим несчастным заблудшим душам — я слышала, как хрустят их кости. У нее была ужасная жизнь. Неудивительно, что она совершила самоубийство.
— Никакого самоубийства она не совершала.
— Я ненавидела твою мать. Я молилась, чтобы она умерла. Ненависть убивает. Возможно, это я стала причиной ее смерти.
— Она умерла от какого-то вируса.
— Таинственный вирус. Вирус ненависти.
— Вы не должны ненавидеть людей.
— У меня лицо Горгоны.
Матушка Мэй продолжала смотреть на него своим спокойным, ясным, бестрепетным взором.
— Вы хорошо это скрываете, — сказал Эдвард.
Но на мгновение ему показалось, что из глубины ее глаз выглядывает что-то черное, и он испугался.
— В письме вы написали, — продолжил Эдвард, — что жалеете меня из-за… того, что случилось… из-за моего несчастья… о котором вы читали. Но никто у меня так ничего и не спросил. Единственный, с кем я обо всем говорил, это Джесс.
— Ты не упоминал об этом, и мы не стали.
— Возможно, вам неинтересно.
— Мы хотели, чтобы ты рассказал нам сам в свое время.
— Я думаю, вы вообще забыли об этом!
— У нас у всех в жизни есть ужасы, с которыми приходится жить. Мы должны закалить наши сердца перед злом, которое мы причинили другим, простить себя и забыть наши поступки, как сделали бы жертвы, будь они праведниками.
— А мы разве не должны быть праведниками?
— Это всегда дело будущего.
— Это все, что вы можете мне сказать?
— У нас свои беды, у тебя — свои. Мужчинам приходится убивать своих отцов. Жизнь должна продолжаться.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что тебе пора повзрослеть, Эдвард. Мы все в руках судьбы. Этот твой брат, сын Кьюно…
— Стюарт…
— Вот он знает, что делать. Он отказался от секса?
— Он сумасшедший.
— Или добродетельный. Но так или иначе, он человек крайностей. А это как раз то, что нужно теперь, — крайности.
— Вы разочаровались во мне.
— Нет…
— Возможно, вы хотели, чтобы я потерпел неудачу, чтобы иллюзии Джесса на мой счет рассеялись, и для этого меня пригласили.
— Нет. Ты просто удивляешь меня. Ты хорошая пара Илоне.
Эдвард испытывал искушение рассказать ей о Брауни и Элспет Макран, но это было слишком опасно. К тому же он чувствовал странную сонливость. На лице матушки Мэй, гладком и спокойном, теперь появилась едва заметная улыбка, оно расплывалось, увеличивалось в размерах и плавно покачивалось, как на ветру. Вокруг лампы кружилось кольцо белых мотыльков.
— Вы меня опоили, вы добавили в это вино наркотик, у меня галлюцинации…
— Ты сам одурманил себя, Эдвард. Прежде чем приехать сюда, ты одурманил себя на всю жизнь. Я в таких вещах разбираюсь. Действие веществ, которые ты принимал, никогда не проходит, никогда не оставляет тебя. Тебе это известно? Так ты и друга убил, помнишь?
— Не… говорите так…
— Ох, все эти твои беды. Ты ничего не знаешь, ничего не видишь. Вопрос сейчас в том, способен ли ты мне помочь. Что ты можешь сделать для меня в этот момент жизни… или мне убить себя на твоих глазах? Насколько ты любишь меня? Можешь ли ты помочь мне, можешь ли любить меня, достаточно ли сильна твоя любовь?
С улицы вошла Беттина, закрыла за собой дверь. Волосы у нее были распущены.
— Флиртуешь с матушкой Мэй? — спросила она Эдварда. — Давай, пора. Ложись спать, — сказала она матушке Мэй.
Эдвард поднялся на ноги и нетвердой походкой двинулся по залу. Он оглянулся, но не увидел ничего, кроме лампы, чей свет пробивался сквозь облачко мотыльков.
