лицоИ кудрей на грудь упавших темно-русое кольцо…Пахло сеном и гречихой из открытого окна,И душа была безумной, страстной негою полна… Над Евангельем три свечки я с молитвой засветилИ, в огне сжигая руку, пламень в сердце потушил.Но зачем же я припомнил здесь, в тюрьме, чрез столько летЭтот летний тихий вечер, этот робкий полусвет?Был и я когда-то молод; да, и мне хотелось жить,Как и всем, хотелось счастья, сердце жаждало любить.А теперь… я – труп в могиле! Но безумно рвется грудьПеред смертью на свободе только раз еще вздохнуть.
VI
Из Москвы велят указом, чтоб на самый край землиАввакума протопопа в ссылку вечную везли.Десять тысяч верст в Сибири, в тундрах, дебрях и лесахВолочился я на дровнях, на телегах и плотах.Помню – Пашков на Байкале раз призвал меня к себе;Окруженный казаками, он сидел в своей избе.Как у белого медведя, взор пылал; суровый лик,Обрамлен седою гривой, налит кровью был и дик.Грозно крикнул воевода: «Покорись мне, протопоп!Брось ты дьявольскую веру, а не то – вгоню во гроб!»«Человек, побойся Бога, Вседержителя-Творца!Я страдал уже не мало – пострадаю до конца!»«Эй, ребята, начинайте!» – закричал он гайдукам…Повалили и связали по рукам и по ногам.Свистнул кнут... – Окровавленный, полумертвый я твержу:«Помоги, Господь!» – а Пашков: «Отрекайся – пощажу».Нет, Исусе, Сыне Божий, лучше – думаю – не жить,Чем злодея перед смертью о пощаде мне просить.Всё исчезло... и казалось, что я умер... чей-то вздохМне послышался, и кто-то молвил: «Кончено, – издох!»
VII
Я в дощанике очнулся... Тишь и мрак... Лежу на дне,Хлещет мокрый снег да ливень по израненной спине.Тянет жилы, кости ноют... Тяжко! страх меня объял;Обезумев от страданий, я на Бога возроптал:«Горько мне, Отец небесный, я молиться не могу:Ты забыл меня, покинул, предал лютому врагу! Где найти мне суд и правду? Чем Христа я прогневил,И за что, за что я гибну?..» – так я, грешный, говорил.Вдруг на небе как-то чудно просветлело, и поройСловно ангельское пенье проносилось над землей...Веют крылья серафимов, и кадильницы звенят,Сквозь холодный дождь и вьюгу дышит теплый аромат.И светло в душе, и тихо: темной ночью, под дождем,Как дитя в спокойной люльке, – я в дощанике моем.Ты, Исусе мой сладчайший, муки в счастье превратил,Пристыдил меня любовью, окаянного простил! Хорошо мне, и не знаю – в небесах, или во мне —Словно ангельское пенье раздается в тишине.
VIII
Это край счастливый. Горы там уходят в небеса,Их подножья осенили кедров темные леса.Там, посеянные Богом, разрослись в тиши долинСладкий лук, чеснок и мята, и душистый розмарин.По скалам – орел да кречет, в мраке девственных лесов —Чернобурая лисица, стаи диких кабанов.Там и стерлядь, и осетры ходят густо под водой,Таймень жирная сверкает серебристой чешуей.Всё там есть, но все чужое, – люди, вера... И тоскойНоет сердце, вспоминая об отчизне дорогой.Повстречали мы однажды у Байкальских береговСоболиную станицу наших русских земляков.Плачут миленькие, смотрят, не насмотрятся на нас,Обнимают и жалеют, подхватили мой карбас,И хлопочут, и смеются: каждый жизнь отдать готов;Привезли мне на телеге сорок свежих осетров.Вместе кашу заварили, пели песни за костром;На чужбине Русь святую поминали мы добром.В эту ночь, с улыбкой тихой, очи скорбные смежив,Засыпали мы под шорох золотых, родимых нив.
IX
Ты один, Владыка, знаешь, сколько мук я перенес:Хлеб не сладок был от горя, и вода – горька от слез.На Шаманских водопадах, на Тунгуске я тонул,Замерзал в сугробах, лямку с бурлаками я тянул.Без приюта, без одежды насыщался я поройТо поганою кониной, то сосновою корой.Пять недель мы шли по Нерчи, пять недель – все голый лед.Деток с рухлядью в обозе лошаденка чуть везет.Мы с женою вслед за ними, убиваючись, идем;Скользко, ноги еле держат. Полумертвые бредем.Протопопица, бывало, поскользнется, упадет.На нее мужик усталый из обоза набредет,Тоже валится, и оба на снегу они лежат,И барахтаются в шубах, встать не могут и кричат:«Задавил меня ты, батько!» – «Государыня, прости!»Что тут делать, – смех и горе! Я спешу к ним подойти,И бранит меня с улыбкой, и бредет она опять:«Протопоп ты горемычный, долго ль нам еще страдать?»«Видно, Марковна, до смерти!» Тихо, с ласковым лицом:«Что ж, Петрович, – отвечает, – с Богом дальше побредем!»На санях у нас в обозе, помню, курочка была;Два яйца для наших деток каждый день она несла.Чудо-птица! и за деньги нам такой бы не найти.Жалко, бедную в обозе раздавили на пути.До сих пор об ней я помню: я привык ее ласкать;Мы крупу в котле семейном позволяли ей клевать:Божья тварь! Создатель любит всех животных, как детей;Он не брезгает, Пречистый, и последним из зверей,Он из рук Своих питает все, что дышит и живет,Он и птицу пожалеет, и былинку сбережет.
X
Собрались мы плыть на лодках; кормчий парус подымал;Из тайги в ту пору беглый к нам бродяга забежал.Он, дрожа и задыхаясь, пал на землю предо мнойИ глядел мне прямо в очи с боязливою мольбой:«Я скитался диким зверем тридцать дней в глуши лесов,Сжалься, батюшка, не выдай, скрой от лютых казаков!..»Вижу – лоб с клеймом позорным, обруч сломанных цепей,Но прощенья страшно молит взор испуганных очей.Плачет, ноги мне целует – окровавленный, в пыли:До чего созданье Божье, человека, довели!..Я забыл, что он преступник, я хотел его поднятьИ как брату, кто б он ни был, слово доброе сказать.Но жена меня торопит: «Спрячем бедного скорей!..»И голубка отвернулась, – льются слезы из очей.Скрыл я миленького в лодке да подушек навалил;Протопопицу и деток на постелю положил.Казаки к нам скачут вихрем и с пищалями в руках,Как затравленного зверя, ищут беглого в кустах.И кричат нам: «Где бродяга? – уж не спрятан ли у вас?»«Никого мы не видали, – обыщите наш карбас!»Ищут, роют, но с постели бедной Марковны моейНе согнали: «Спи, родная, не тревожься!» – молвят ей, — «Вдоволь мук ты натерпелась!» Так его и не нашли.Обманул я их, сердечных. Делать нечего – ушли.Пусть же Бог меня накажет: как мне было не солгать?Согрешил я против воли: я не мог его предать.Этот грех мне был так сладок, дорога мне эта ложь;Ты простишь мне, Милосердный, ты, Христос, меня поймешь:Не велел ли ты за брата душу в жертву принести.Все смолкает пред любовью: чтобы гибнущих спасти,Согрешил бы я, как прежде, без стыда солгал бы вновь:Лучше правда пусть исчезнет, но останется любовь!
ХI
Вижу – меркнет Божья вера, тьма полночная растет,Вижу – льется кровь невинных, брат на брата восстает.Что же делать мне? Бороться и неправду обличать,Иль, скрываясь от гонений, покориться и молчать?
