То чудился ему знакомый, тонкий и свежий запах гиацинтов, нежно пригретых мартовским солнцем, в уютном дворике жреца Олимпиодора, милый смех Амариллис под журчание фонтана, звуки медных чашечек игры коттабы и предобеденный крик Диофаны из кухни: «Дети мои, инбирное печенье готово».
Но все исчезало.
И он только слышал, как первые январские мухи, уже радуясь полуденному припеку, жужжат по- весеннему, в углу, защищенном от ветра, на белой солнечной стене у моря; у ног его умирают светло- зеленые волны без пены; с улыбкой смотрит он на паруса, утопающие в бесконечной нежности моря и зимнего солнца; он знает, что в этой блаженной пустыне он один, никто не придет, и, как эти черные веселые мухи на белой стене, – чувствует только невинную радость жизни, солнце и тишину.
Вдруг, очнувшись, вспомнил Юлиан, что он – в глубине Персии, что он – римский император, что на руках его – шестьдесят тысяч солдат, что богов нет, что он опрокинул жертвенник, кощунствуя. Он вздрагивал; озноб пробегал по телу; ему казалось, что он сорвался, падает в бездну, и не за что ухватиться.
Он не мог бы сказать, пролежал ли он в этой полудремоте час или целые сутки.
Но ясно, уже не во сне, а наяву, раздался голос старого верного слуги, осторожно просунувшего голову в дверь:
– Кесарь! Боюсь потревожить, но ослушаться не смею. Ты велел доложить, не медля. В лагерь только что приехал полководец Аринфей…
– Аринфей! – воскликнул Юлиан и вскочил на ноги пробужденный как ударом грома. – Аринфей! Зови, зови сюда!
Это был один из храбрейших полководцев, посланный с небольшим отрядом разведчиком на север, чтобы узнать не приближается ли тридцатитысячное вспомогательное войско комесов Прокопия и Себастиана, которым приказано было, с войсками римского союзника, Арзакия, царя армянского, присоединиться к императору под стенами Ктезифона. Юлиан давно ожидал этой помощи: от нее зависела участь главного войска.
– Приведи, – воскликнул император, – приведи его! Скорей! Или нет… Я сам…
Но слабость еще не прошла, несмотря на мгновенное возбуждение; голова закружилась; он закрыл глаза и должен был опереться о полотняную стенку шатра.
– Дай вина, крепкого… с холодной водой.
Старый слуга засуетился, проворно нацедил кубок и подал императору.
Тот выпил медленными глотками все, до последней капли, и вздохнул с облегчением. Потом вышел из палатки.
Был поздний вечер. Далеко, за Евфратом, прошла гроза. Бурный ветер приносил свежую сырость – запах дождя.
Среди черных туч редкие крупные звезды сильно дрожали, как лампадные огни, задуваемые ветром. Из пустыни слышался лай шакалов. Юлиан обнажил грудь, подставил лицо ветру и с наслаждением почувствовал в волосах своих мужественную ласку уходящей бури.
Он улыбнулся, вспомнив свое малодушие; слабость исчезла. Возвращалось приятное напряжение сил душевных, подобное опьянению. Хотелось приказывать, действовать, не спать всю ночь, идти в сражение, играть жизнью и смертью, побеждая опасность. Только изредка легкий озноб пробегал по телу.
Пришел Аринфей.
Вести были плачевные: не было больше надежды на помощь Прокопия и Себастиана; император покинут был союзниками в неведомой глубине Азии. Носились тревожные слухи об измене, о предательстве хитрого Арзакия.
В это время доложили императору о персидском перебежчике из лагеря Сапора.
Его привели. Перс распростерся перед Юлианом и поцеловал землю; это был урод: бритая голова с отрезанными ушами, с вырванными ноздрями, напоминала мертвый череп; но глаза сверкали умом и решимостью. Он был в драгоценной одежде из огненного согдианского шелка и говорил на ломаном греческом языке; двое рабов сопровождали его.
Перс назвал себя Артабаном, рассказал, что он сатрап оклеветанный перед Сапором, изуродованный пыткою и бежавший к римлянам, чтобы отомстить царю.
– О, владыка вселенной! говорил Артабан напыщенно и льстиво, – я отдам тебе Сапора, связанного по рукам и ногам, как жертвенную овцу. Я приведу тебя ночью к лагерю, и ты тихонько, тихонько накроешь царя рукою, возьмешь его, как маленькие дети берут птенцов в ладонь. Только слушай Артабана; Артабан может все; Артабан знает тайны царя…
– Чего хочешь от меня? – спросил Юлиан.
– Великого мщения. Пойдем со мною!
– Куда?
– На север, через пустыню – триста двадцать пять парасангов; потом через горы, на восток, прямо к Сузам и Экбатане.
Перс указывал на горизонт.
– Туда, туда! – повторял он, не сводя глаз с Юлиана.
– Кесарь, – шептал Гормизда на ухо императору, – берегись. У этого человека дурной глаз. Он – колдун, мошенник или – не на ночь будь сказано – что-нибудь еще того похуже. Иногда в здешних краях по ночам творится недоброе… Прогони его, не слушай!..
Император не обратил внимания на слова Гормизды. Он испытывал странное обаяние молящих, пристальных глаз перса.
– Ты точно знаешь путь к Экбатане?
– О, да, да, да! – залепетал тот, смеясь восторженно. – Знаю, еще бы не знать! Каждую былинку в степи, каждый колодец. Артабан знает, о чем поют птицы, слышит, как растет ковыль, как подземные родники текут. Древняя Заратустрова мудрость в сердце Артабана, Он побежит, побежит перед твоим войском, нюхая след, указывая путь. Верь мне, через двадцать дней вся Персия в руках твоих до самой Индии, до знойного океана!..
Сердце императора сильно билось.
«Неужели, – думал он, – это и есть то чудо, которого я ждал? Через двадцать дней Персия в моих руках!..»
У него захватывало дух от радости.
– Не гони меня, – шептал урод; – я буду лежать, как собака, у ног твоих. Только что увидел я лицо твое, я полюбил, полюбил тебя, владыка вселенной, больше, чем душу свою, потому что ты прекрасен! Я хочу, чтобы ты прошел по телу моему и растоптал меня ногами своими, и я буду лизать пыль ног твоих и петь: слава, слава, слава Сыну Солнца, царю Востока и Запада – Юлиану!
Он целовал его ноги; оба раба также упали лицом на землю, повторяя:
– Слава, слава, слава!
– Что же делать с кораблями? – сказал Юлиан задумчиво, как будто про себя. – Покинуть без войска в добычу врагам или остаться при них?..
– Сожги! – шепнул Артабан.
Юлиан вздрогнул и посмотрел ему в лицо пытливо.
– Сжечь? Что ты говоришь?..
Артабан поднял голову и впился глазами в глаза императора:
– Ты боишься – ты?.. Нет, нет, люди боятся, не боги! Сожги, и ты будешь свободен, как ветер: корабли не достанутся в руки врагам, а войско твое увеличится солдатами, приставленными к флоту. Будь велик и бесстрашен до конца! Сожги, – и через десять дней ты у стен Экбатаны, через двадцать – Персия в руках твоих! Ты будешь больше, чем сын Филиппа, победитель Дария. Только сожги корабли и следуй за мной! Или не смеешь?
– А если ты лжешь? Если я читаю в сердце твоем, что ты лжешь? – воскликнул император, одной рукой схватив перса за горло, другой занося над ним короткий меч.
Гормизда вздохнул с облегчением.
Несколько мгновений молча смотрели они друг другу в глаза. Артабан выдержал взгляд императора. Юлиан почувствовал себя еще раз побежденным обаянием этих глаз, умных, дерзких и смиренных.
