XXV
В Египте совершаются три тайны, тремя лучами светит свет изначальный: в Озирисе воскресшем совершается тайна Одного, Личность; в Озирисе итифаллическом – тайна Двух, Пол; в Озирисе теократическом – тайна Трех, Общество. Три Озириса в одном; три тайны в одной. Но это еще не последнее соединение, а только первая слиянность.
Три луча – три меча: как мечи, пронзают, режут нас антиномии Личности, Пола и Общества; бесконечно расходятся, раскрываются в нас три листа божественного Трилистника, в Египте еще не раскрытые, свитые, как лепестки подводного лотоса, где спит Младенец Бог.
XXVI
«Томительно, но не грубо свистит вентилятор в коридорчике: я почти заплакал: да вот, чтобы слушать его, я хочу еще жить, а главное, друг должен жить. Потом мысль: неужели он, друг, на том свете не услышит вентилятора? И жажда бессмертия так схватила меня за волосы, что я чуть не присел на пол. – Глубокою ночью» (
Глубокая ночь сгустилась над миром после египетских сумерок, и в этой ночи «схватывает за волосы» мир египетская жажда воскресения.
XXVII
«Могила, – знаете ли вы, что смысл ее победит целую цивилизацию?.. То есть, вот равнина, поле; ничего нет, никого нет… И этот горбик земли, под которым зарыт человек. И эти слова: „зарыт человек“, „человек умер“, своим потрясающим смыслом, своим великим смыслом, стенающим, – преодолевают всю планету и важнее „Иловайского с Атиллами“. Те все топтались. Но „человек умер“, и мы даже не знаем, кто: это до того ужасно, слезно, отчаянно, что вся цивилизация в уме точно перевертывается, и мы не хотим „Атиллы и Иловайского“, а только сесть на горбик (†) и выть на нем униженно собакой» (ib. 279).
Из горбика, где зарыт человек, выросла пирамида Хеопсова, а из «собачьего воя» – эта надгробная песнь времен Птолемеевых:
Это и значит: «Египтяне тщетно служили богам».
XXVIII
И за тысячи лет до времен Птолемеевых, старый певец-арфист Антэфа царя уже поет:
Но вот, не радуется тот несчастный, в глубокой ночи, под свистящим вентилятором, которого «схватывает за волосы жажда бессмертия», или тот «воющий собакою» над могильным горбиком.
XXIX
По Геродоту (II, 78), песнь Манероса (сына Менесова) была древнейшей и единственной песнью египтян; воспевали же ее за трапезой, в сонме пирующих, обнося гроб с мертвецом:
Начало Египта – воскресение, а конец – «всесмерть».
XXX
Такой небесной радости земли, как в Египте, нигде не бывало, но и такой печали тоже.
Творение мира – смех Бога: Бог смеется и смехом творит; шесть дней творения – шесть смехов божеских; а в седьмой раз засмеялся – и воскорбел, пролил слезу: слеза Божия – душа человека (Hermes Trismeg). Вот откуда печаль Египта.
XXXI
В одной фиванской гробнице, тело неизвестной царевны тлеет тысячи лет, источая выпотение смрадного гноя. Таков конец Египта: сквозь солнечный лик Озириса – черный лик тлеющей мумии; сквозь песнь воскресения – песнь Всесмерти: «Приди!»
XXXII
В подземном царстве Туат есть кладбище богов. Когда в восьмом часу ночи бог солнца Ра, в ладье своей, проплывает мимо этого кладбища, мертвые боги чуть-чуть оживают, шевелятся, хотят встать и не могут, и отвечают зовущему Ра только шепотом, шорохом, подобным жужжанию пчел над цветами или звону стрекоз над водой, в затишье полуденном.
XXXIII
И, наконец, последний вопль отчаяния: «Ныне смерть для меня, как благовоние мирры и лотоса, как путь под дождем освежающим, как возвращение на родину». – «Скорей бы конец! Не зачинать бы, не рождать, – и замер бы всякий звук на земле, и всякая распря затихла бы!»
Тут уже конец Египта – конец мира: сесть на «горбик», где зарыто все человечество, и «выть собакою».
Конец Египта – наш конец, и суд над ним – над нами суд.
«Вот, Господь воссядет на облаке легком и грядет в Египет. И потрясутся от лица Его идолы египетские, и сердце Египта растает в нем» (Ис. XIX, 1).
«О, Египет, Египет! одни только предания останутся о святости твоей, одни слова уцелеют на камнях твоих… Наступят дни, когда будет казаться, что египтяне тщетно служили богам…»
XXXIV
Нет, не тщетно. Вся сила Египта – бессилие, вся мудрость – безумие, все величие – ничтожество перед единою каплею Крови, пролившейся на Голгофе. Но «от Египта воззвал Я Сына моего». И можно сказать, не кощунствуя, что Египет нужен Сыну, так же как Сын – Египту.
Весь Египет – путь к Господу. Землю вспахал для сева Господня египетский плуг.
Тишина Египта – тишина ожидания. «Ей, гряди, Господи!» – шепчет он – и замер, застыл, окаменел в ожидании.
XXXV
Все, что Египет получил даром, мы покупаем страшной ценой, и это – благо: даром дастся во времени, покупается в вечности.
