— В воеводском доме.
— Ц-ц-ц! — умолкнул Стенька. — Убрать ее оттуда надо. Я там стану, а где я на походе, там девке не место.
— Я убрать ее и приказал, — тихо ответил Василий, вздрагивая от неясных обид ко своей милой.
— Ну, ин!.. А мы туто день пробудем — и на Самару, а там на Симбирск! Пока до зимы до Казани дойти надоть, там перезимовать — да на Москву: Так-то-с! Наливай, Вася! Пей!.. А тут атаманом тебя, Гришка, оставляю. Блюди!
— Спасибо на милости! — поклонился Савельев, лихо сдвигая на затылок шапку.
— А много зла перевели?
— Да все по порядку! — ответил Гришка. — Бояр, да дворян, да купчишек, да приказного люда, все полтораста набралось А там дела пожгли, добро подуванили, всех к присяге привели. Все по ряду!
И, мешая праздный разговор с деловым, Разин пил, пока не сложил свою буйную голову на стол и не захрапел богатырским храпом.
Василий быстро прошел в воеводский дом.
— Готово у тебя? — тревожно спросил он карлика.
— Все! — ответил он.
— Так понесем!
— Зови людей, атаман! Надо с великой осторожностью!
Василий сбежал вниз и позвал своих людей. Карлик суетился и все указывал. Василий смотрел на него уже как на лучшего друга, как на своего спасителя.
— Сюда! Вот так! Еще доску! Теперь перину! — командовал карлик, сооружая носилки из копий и досок.
Потом они тихо положили Наташу, укутали одеялом и осторожно понесли по узким улицам, окружив носилки стражею. Василий шел рядом с носилками, и мгновениями ему казалось, что он хоронит Наташу. Слезы сжимали ему горло, и он останавливался в волнении.
Позади церкви показался поповский дом.
Крепкий дубовый сруб, высокий забор, крепкие тесовые ворота — все производило впечатление крепости и покоя.
— Сюда, сюда, милостивцы! — говорил старый, седой священник с добрым, морщинистым лицом.
Он раскрыл широкую калитку и впустил носилки.
— А вас уж и не надобно! — сказал он страже. — Здесь всякий у меня в безопаске!
Он провел их в светлую горницу и там уложил Наташу.
— Погляди за ее спокоем, отче! — глухо сказал Василий. — Я ничего не пожалею!
— Ну, ну! Христианское дело, не для мзды! — отвечал священник.
Василий поклонился и спешно ушел, боясь, что его хватится Стенька.
'Словно бросил ее!' — с горечью думал он и в то же время чувствовал, что судьба его бесповоротно уже связана с судьбою атамана.
Только до Саратова он рвался, сгорая жаждою мести, и ему не было охоты даже идти разбоем, но возврата он не видел, да и душа его как-то свыклась с разгульною казацкою жизнью.
'Двум смертям не быть, одной не избыть! — думал он. — А тут хоть чувствуешь свою волю вольную'. И только болезнь Наташи томила и мучила его и своим неизвестным исходом, и своею тайною причиною. В уме мелькало смутное опасение, от которого он стонал и плакал.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I
Воевода симбирский, Иван Богданович Милославский, тревожился не понапрасну. Все вокруг волновалось, словно море в бурную погоду. Что ни день, приезжали перепуганные помещики, бросившие свои усадьбы во власть холопов, и селились в своих осадных домах.
Весь день с раннего утра Милославский был на ногах: то в приказе диктовал письмо к воеводам саратовскому, самарскому, казанскому, в города своего воеводства диктовал строгие наказы 'вора беречься, а людей с прелестными письмами и иных смутьянов имать и ему доставлять', то в пыточной башне он чинил допросы людям, заподозренным в измене и сношениях с ворами, то осматривал укрепления, считал свое малое войско, готовился к обороне, то, наконец, держал совет с ближними своими детьми боярскими, дворянами и стрелецкими головами.
И что ни день, то худшие вести со всех сторон доходили до него.
Прибегавшие в город помещики рассказывали всякие страхи. Чуваши, мордва, черемисы — все поднялись, бродят толпами, жгут, режут, неистовствуют.
— Срамно рассказывать, — говорил один помещик, убежавший из-под Атамара, — баб, что пищали, зельем набивают и фитиль прикладывают! Младенцев кверху мечут и на копья берут!..
Милославский слушал и только хватался за голову.
— Что сделаю! — восклицал он в отчаянье. — Пошлю стрельцов, город без защиты оставлю. У меня и так всего четыре приказа.
Из Саратова и Самары в ответ на свои письма чуть не в ту же пору он получил воеводские письма, в которых его просили о помощи. 'Царь-государь, — писалось в тех письмах, — заказал нам всем вести себя с великим бережением и друг дружке помочь чинить, а потому пошли нам войска. Со своими людишками не устоим против вора'.
Милославский горько смеялся.
— Вот, Онуфриевич, — говорил он своему дьяку, — а мы с тобой только что такие же грамотки послали. Только себя тешим!
— Никто, как Бог, Иван Богданович, — вздыхал дьяк, — всем от вора великое теснение! Помирать, видно, готовиться надоть!
— Постой, дьяче, — сурово перебивал его Милославский, — нам с тобою такие речи говорить негоже. В людях и то малодушество, еще мы станем слезы лить!..
Прошло еще немного времени, и раз, когда Милославский сидел в приказе, ему пришли сказать:
— Сидит у тебя в избе какой-то человек. Бает, из Саратова. А Саратов ворами взят!
Милославский быстро прошел к себе. Перед ним встал высокий, статный мужчина лет сорока. Кафтан на нем был испачкан, ноги босые и голова простоволосая.
— Кто еси? — спросил его воевода.
— Корнеев, милостивец, дворянин саратовский! — ответил мужчина. — Почитай, один живот сохранил.
— Саратов взяли?
— Взяли, воевода! В одночасие взяли. Легли спать в спокойствии, проснулись в утрие — и кругом воровские люди. Пожар, кровь, крики и всякое поругание. Посадские людишки воров пустили, город запалили, и стрельцы отложились.
Воевода задумался.
— Так, так, — произнес он вполголоса, — первые воры! Вот кого беречься надобно. Сам Стенька Разин был? — спросил он.
— Идет и сам. А впереди нашего же дворянина Ваську Чуксанова заслал. Он и город взял!
— Свой дворянин! — удивился воевода. — Да что у него, креста на шее нет? Как могло такое статься?
— Про то не знаю! Бают, осерчал очень на воеводу, так в отместку.
— Ну, ин, — поднялся воевода, — теперь мне недосуг. Ужо поговорим; а пока что прикажу тебя здесь
