Пьер, плотно закрыв дверь, подошел к тяжелому низкому бюро красного дерева, выдвинул маленький потайной ящичек и достал овальный бархатный футляр. В футляре лежал изящный серебряный медальон с миниатюрным портретом Жоржа… Сколько унижений ему пришлось вынести и сколько денег заплатить этому старому каналье Ладюрнеру, чтобы тот написал ему миниатюрный портрет Дантеса… Пришлось наврать, что об этом портрете просил его надолго уехавший по делам барон Геккерн взамен утерянного и не хотел, чтобы кто-нибудь, тем более Жорж, об этом узнал. Придворный живописец страшно удивился, долго ломался, набивая себе цену, но в конце концов уступил, подозрительно глянув на Хромоножку, и неохотно пообещал держать язык за зубами…
С портрета на него смотрели насмешливые голубые глаза молодого кавалергарда в парадном красном мундире, его льняные волосы были гладко зачесаны назад, открывая красивый чистый лоб. Нежные, яркие губы чуть вызывающе улыбались Пьеру, как бы говоря – ничего у тебя не выйдет, Долгоруков… кретин ты, хоть и пройдоха…
Кромешное отчаяние и безнадежная, изматывающая тоска с новой силой захлестнули Пьера. Захлопнув футляр, он с ненавистью швырнул его в дальний угол бюро и скрючился в кресле, уткнувшись головой в колени и закрыв лицо руками…
…Тогда, на званом ужине у Строгановых, познакомившись с Рене Метманом, он заметил, какие взгляды бросают друг на друга длинноволосый журналист и Дантес.
Молодой граф Рене Метман, обвороживший всех Строгановых, которым он приходился дальним родственником со стороны матери, урожденной графини д'Эга, был высоким темноволосым красавцем, богатым наследником всей своей французской родни. Его мрачные, как черные бездонные колодцы, глаза, казалось, поглощали свет, но никогда не излучали его, даже когда он улыбался, а черные, распущенные по плечам волосы, широкий лоб, прямые, как стрелы, темные брови и низкий, мягкий, завораживающий тембр голоса в сочетании со странными, никогда не падающими интонациями придавали ему загадочный, темный, демонический облик…
…Но в самом начале Пьер с Жоржем обменивались обычным набором циничных колкостей, который так веселил Идалию и ее брата Александра Строганова.
– А что, поручик, правду ли говорят, что вы играли в карты на раздевание и были именно тем проигравшим, который… ммм… разделся догола? О, pardon, Idalie!
– Сущая правда, князь. Расстроены, что вас там не было? Да, мне свойствен легкий нарциссизм! – Жорж, строя уморительные рожицы и растягивая слоги, жеманно захлопал ресницами, подражая Идалии. – А вы потренируйтесь дома перед зеркалом – или, может, желаете, чтобы я вас научил? Кстати – у вас дома, случайно, не кривые зеркала? А то есть такие, знаете… В цирке видал. О, князь, вы будете в них неотразимы!
– Он шутит, Пьер! – некстати вмешался Строганов. – Он вовсе не хотел раздеваться – это все Трубецкой придумал…
– О, так ваше девичье целомудрие не позволило вам разоблачиться, Дантес? А может, вы еще и покраснели, а, Жоржетта в эполетах? Стало быть, за вами еще остался карточный должок? А платить кто будет на сей раз, mon ami?
Идалия и ее брат покатились со смеху. Жорж нахмурился, стараясь не показывать виду, но взгляд его стал внезапно жестким и колючим.
– Не хотите ли продолжить в том же духе, дорогой Жорж? Вист – и снова на раздевание, а? Держу пари, что струсите!
– Предлагаю другой вариант – если выиграю я, вы надеваете женское платье. Idalie! Как вам понравится глубоко декольтированный князь Долгоруков? С цветочком, приколотым к корсажу… тащите корсет, Идалия…
– Как хорошо вы разбираетесь в женском белье, Дантес! А я-то думал, что вам ближе содержимое красных мундиров…
– Пьер, дорогой, вы же не влезете в мои бальные туфельки!
– Тогда, Дантес, вам придется в случае проигрыша поцеловать меня в… – Пьер близко наклонился к уху Жоржа и, гнусно ухмыляясь, с самым проникновенным видом сообщил, куда именно.
– …Генерал Метман приехал!
Графиня Юлия Павловна Строганова, шурша серым шелковым платьем с открытыми плечами, заспешила навстречу гостям. Жорж, вздрогнув, посмотрел на дверь и пересел в кресло, поближе к распахнутому настежь окну, где было не так душно. Последовали дежурные фразы, улыбки, расшаркивания и прочие парадные церемонии, пока оба Метмана знакомились с гостями. Угольно-черные глаза Рене, остановившись на Дантесе, вспыхнули неподдельным изумлением, узнавая знакомые с детства черты, и Хромоножка заметил, как по лицу Дантеса пробежала еле заметная тень тревоги, легкая судорога, исказившая его выразительное, вмиг побледневшее лицо. Рене чуть наклонил голову, приветствуя Дантеса, но тот внезапно вскочил с кресла и порывисто обнял молодого графа, зарывшись белокурой головой в его плечо. Метман, не ожидавший ничего подобного, внезапно покраснел и шепнул что-то на ухо Жоржу, обнимая его в ответ и не сводя с него пристального взгляда своих мрачных, как адская бездна, глаз. Жорж замер на месте, и некоторое время они стояли молча, посреди веселого гула гостиной, глядя друг на друга с тем странным выражением, которое бывает у давно знающих друг друга людей, если они были когда-то…
Близки.
Пьер, закусив губу, с ненавистью воззрился на обоих. «Интересно, что их связывает? Какие воспоминания?» – подумал он, продолжая разглядывать Метмана и его, как выяснилось позже, школьного приятеля.
Как они хороши вместе… блондин и брюнет… почти одного роста…
