И кто, подумать только, – Жан!
Жан, радостно улыбающийся, раскрасневшийся от мороза и совершенно не ожидавший встретить на Невском своего друга, тайком от него уехавшего еще с утра неизвестно куда, случайно столкнулся в кондитерской Вольфа и Беранже с той самой пухленькой смешливой барышней, с которой он когда-то познакомился в гостях у несчастного Метмана, но очаровательная светловолосая хохотушка была быстро уведена бдительной и строгой гувернанткой, говорившей по-английски. Он уловил лишь суровое
– Пьер! – обрадованно начал Гагарин, который, казалось, не расслышал мрачной угрозы в голосе Пьера за праздничным звоном колоколов и скрипом колес подъезжавших экипажей. – Как здорово, что я тебя встретил – а я, представляешь, только что видел…
– Замолчи! – прошипел Хромоножка, и перепуганный Жан вновь заметил искру безумия, которая так часто в последнее время появлялась в прозрачных глазах его друга. – Ты следишь за мной! Я уже неоднократно замечаю, что куда бы я ни шел – один, без тебя, – ты преследуешь меня повсюду, бродишь за мной как тень! Нет уж, дорогой мой, не лги мне, – тряхнул головой Пьер, увидев, как Ванечка сделал протестующий жест. – Мне все надоело, ты понял? Опостылело! Все и всё! И ты в том числе! Убирайся, слышишь – я больше не желаю тебя видеть! – В голосе Пьера задрожали злые слезы, и он закусил губу, стараясь сдержать дикий приступ ярости, рвущийся наружу. – Уходи! Я ненавижу, когда мне не верят – а ты давно уже не доверяешь мне, я знаю, и только шпионишь за мной, все вынюхиваешь что-то! Может, ты и в столе моем копался? Может, ты меня и Третьему отделению сдашь? Может…
– Остановись, Пьер. – Голос Гагарина, спокойный и твердый, поразил Долгорукова, и он притих от неожиданности, изумленно уставившись на Ванечку. – Я не следил за тобой. Я-то как раз привык тебе доверять, потому что… потому что любил тебя. – Долгоруков вздрогнул и скривил губы в привычной злой ухмылке, но Жан, не обращая на это внимания, продолжал: – Я давно уже собирался сказать тебе… но все не мог. Жалел тебя очень…
Долгоруков вновь поднял на Жана мрачный, тяжелый, полный ненависти взгляд, в котором уже не было ничего человеческого. Ване показалось, что Пьер сейчас ударит или даже убьет его, но он пересилил обычный свой страх и закончил:
– Да, Петя, я жалел тебя. А ты вот никого не жалеешь, да и себя тоже, душу свою, как видно, загубить решил…
– Заткнись! Ты что – собрался мне грехи отпускать?
– Нет… Мне, наверное, и своих хватает. – Жан застенчиво улыбнулся, показав нежные ямочки, безо всякой надежды на ответную улыбку. – В общем… ты живи как знаешь, а я… ухожу. Прощай… не поминай лихом… вещи свои я потом заберу, а нынче же уеду к матушке в поместье. Вот и все… Петенька. – Гагарин, склонив кудрявую голову, в последний раз исподлобья взглянул на Пьера, стараясь не расплакаться. – Храни тебя Господь, Петенька… и избавь от безумия… и дай тебе любви – хоть один глоточек, хоть крошечную каплю – и силы выжить в одиночестве…
Когда до сознания Пьера дошло то, что только что сказал ему Ванечка, первым его движением было
Потрясенный и раздавленный правдивыми и искренними словами Жана, Петр закрыл лицо руками, не в силах больше сдерживать слезы. Единственный человек на свете, которому он привык доверять, которого даже по-своему
А тот,
Десять минут назад Дантес вышел из церкви под руку со своей молодой женой… Вглядываясь в новомодный лорнет, «приближающий удаленные объекты», как было написано в рекламном листочке, Пьер заметил, что новобрачный был бледен и вовсе не выглядел счастливым, а его супруга, напротив, светилась счастьем, не сводя влюбленных глаз со своего белокурого Жоржа.
Ты остался один, Пьер… Дантес теперь и не вспомнит о тебе, Ванечка не вернется…
Эта последняя мысль хлынула в его мозг раскаленной лавой, затопив в агонии последние попытки сползающего в безумие сознания удержаться на грани реальности. Все надежды Пьера отгородиться каменной стеной от страшных, терзающих душу воспоминаний рухнули в одночасье, как размытая наводнением плотина, и он оказался один на один со своим одиночеством, своим тяжким, смертельным грехом и разрывающими сердце угрызениями совести, вновь заглушить которые у него уже недоставало сил…
Крещенский бал в Зимнем дворце поражал воображение своей пышностью и сказочным по красоте праздничным убранством. Кружащиеся в вальсе пары, одна задругой проплывавшие мимо барона Геккерна, обдавали его тонким запахом духов, обрывками пустых фраз и обворожительными улыбками; тонкие руки в белых перчатках нежно покоились на сверкающих эполетах, а ревнивые взгляды стареющих матушек и увенчанных ветвистыми рогами мужей зорко и бдительно следили за пролетающими мимо красотками, которые в очередной раз только что успешно назначили свидание.
– Тебе бы не следовало столько танцевать, Катрин, – нежно проворковала Натали, подходя к сестре, ее молодому супругу и его приемному отцу. –
Она нервно стиснула пальцы, и ее полуопущенные ресницы затрепетали, как крылья бабочки, готовые вспорхнуть и улететь. Дантес, вмиг овладевший собой, взглянул на Ташу – она была прекрасна, как только может быть прекрасна женщина, и невероятно, фантастически лицемерна и лжива.
Никогда.
Катрин встрепенулась и чутко насторожилась, уловив в словах сестры некий подтекст, который сейчас ей меньше всего хотелось слышать. Зависть и ревность Натальи, до последнего дня не верившей в то, что Дантес женится на Катрин, не знала границ, и присутствие сестры раздражало ее да к тому же привлекало к
