уединился в кабинете. Иветта помогала сестре шить платье (опять же для нее, Иветты). Бабушка мирно дремала на кушетке.
Материал был французский — тонкий голубой бархат, — и платье, судя по всему, получилось на славу. Люсиль попросила примерить еще раз — она ворчала, что морщит под мышками.
— Подумаешь — беда! — фыркнула Иветта, вытягивая тонкие, нежные, почти детские руки, уже чуть посиневшие от холода. — И охота тебе по пустякам волноваться! И так сойдет.
— Вот как ты меня благодаришь! Знала б, не стала бы в свой выходной спину на тебя гнуть, лучше б себе что смастерила.
— А я, между прочим, и не просила! Просто ты и минуты не проживешь, чтобы не командовать. — Говорила Иветта совсем незлобиво — это раздражало больше всего. Она подняла локотки, заглянула через плечо в большое зеркало.
— Ах, ты меня не просила? А зачем же тогда все вертелась вокруг да вздыхала? Будто я тебя не знаю.
— Ты это про меня? — чуть удивленно спросила Иветта. — Когда это я около тебя вертелась да вздыхала?
— Тебе лучше знать.
— Откуда? Откуда мне лучше знать? Так все-таки когда? — Иветта умела задавать вопросы мягко и будто невзначай — как это раздражало!
— Стой спокойно и помалкивай, а то я больше к этому платью не прикоснусь. — В голосе Люсиль уже слышалась ярость.
— До чего ж ты любишь поворчать. А тебе и слова не скажи! — заметила Иветта, крутясь перед зеркалом.
— Ну, вот что! Хватит! — Люсиль обдала сестру испепеляющим взглядом. Глаза у нее неистово горели. — Сейчас же замолчи! С какой стати мы должны терпеть твой ужасный характер и во всем тебе потакать?
— Ничего ужасного в своем характере не замечала, — сказала Иветта, осторожно стянула с себя недошитое платье и надела прежнее.
На лице ее обозначилась упрямая гримаса. Иветта подсела к столу и, хотя уже собирались сумерки, принялась шить самостоятельно. Вскоре по всей комнате валялись обрезки бархата, ножницы тоже оказались на полу, содержимое корзинки с рукоделием — на столе, а на пианино весьма ненадежно примостилось еще одно зеркало.
Бабушка дремала, свесив голову, на большой мягкой кушетке. Пробудилась, поправила чепец.
— Даже подремать спокойно не дадут, — вздохнула она, пригладила редкие седые прядки. Видно, кое-какие звуки достигли и ее тугих ушей.
Вошла тетя Цецилия, достала из сумочки шоколадную конфету.
— В жизни такого беспорядка не видывала! Иветта, убери-ка мусор.
— Сейчас, — кивнула та, — сию минуту.
— Значит, не дождаться вовек, — хмыкнула тетя, резко нагнулась, подобрала ножницы.
Наступило короткое затишье. Люсиль, сидя за книгой, обхватила голову руками и зарылась пальцами в волосы.
— Убери же наконец мусор, — вновь завела тетя Цецилия.
— Будем к чаю стол накрывать — уберу, — ответила Иветта. Она поднялась, натянула через голову платье, широко взмахнула длинными голыми руками — рукава она еще не пришила — и встала меж двух зеркал.
Она неловко повернулась, зеркало, едва державшееся на пианино, звякнув, упало на пол. К счастью, оно не разбилось, но все испуганно вздохнули.
— Зеркало разбила! — завопила тетя Цецилия.
— Зеркало? Какое зеркало? Кто разбил? — прокаркала бабушка.
— Ничего я не разбивала, — невозмутимо откликнулась Иветта, — цело зеркало.
Люсиль оторвалась от книги:
— Больше туда не ставь.
Иветта лишь раздраженно пожала плечами — стоило столько шума из-за пустяка поднимать? — и принялась пристраивать зеркало в другом месте, но тщетно.
— Топились бы камины у нас в комнатах, не стали бы все сюда набиваться. Только шить мешаете, — зло пробормотала она.
— А что это за зеркало ты все переставляешь? — заинтересовалась бабушка.
— Не бойтесь, не ваше. Оно еще из прежнего дома, — огрызнулась Иветта.
— Откуда б ни было, а разобьется, боюсь, у нас, — заметила бабушка.
В семье неприязненно относились к вещам, оставшимся после «той пресловутой особы». Ее мебель, к примеру, поставили на кухне и в комнате прислуги.
— Все это пустые предрассудки, я в них не верю, — бросила Иветта.
— Еще бы! — хмыкнула бабушка. — Если человек за свои поступки не отвечает, ему обычно наплевать на все, что происходит вокруг.
— Да в конце концов, это мое собственное зеркало, не беда, если и разобьется.
— Нет уж, в этом доме зеркала пусть не бьются, — продолжала бабушка, — кому бы они ни принадлежали сегодня или некогда. Цецилия, голубушка, у меня не сполз чепец?
Тетя подошла, поправила ей чепец, усадила поудобнее. Иветта нарочито громко стала выводить какую-то несуразную мелодию.
— Может, ты все-таки уберешь мусор? — напомнила тетя.
— Ну и жизнь! — взвилась Иветта. — С ума сойти! Каждый только и знает, что пилит по пустякам.
— Кто это «каждый», позволь спросить? — грозно надвинулась тетя Цецилия.
Не иначе быть еще одному скандалу! Люсиль метнула на тетю недобрый взгляд. В обеих девушках взыграла кровь «той пресловутой особы».
— И вы еще спрашиваете! Да каждый, каждый в этом жутком доме! Вы меня прекрасно поняли! — вне себя, выкрикнула Иветта.
— По крайней мере наши-то предки — люди приличные, — язвительно вставила бабушка.
Стало тихо, как перед грозовым раскатом. Люсиль вскочила с кресла, глаза ее метали яростные искры.
— Замолчите сейчас же! — крикнула она прямо в неподвижно-величавое лицо престарелой матроны.
Старуха задышала часто и тяжело — бог весть какие чувства обуревали ее. Итак, гром грянул, и воцарилось Леденящее кровь затишье.
Тетя Цецилия, лиловая от злобы, вихрем налетела на Люсиль.
— Прочь! Марш к себе в комнату! — прохрипела она. — Живо! — И принялась выталкивать ее за дверь.
Люсиль была бледна, лишь глаза горели неистовым пламенем. Люсиль не сопротивлялась тете. А та все орала:
— И не смей выходить, пока не попросишь прощения! Пока Матушка тебя не простит!
— Не стану я просить прощения! — уже из коридора донесся звонкий голос Люсиль. Тетя же теснила ее дальше, к лестнице, потом наверх, до самых дверей ее комнаты.
А Иветта каланчой застыла посреди гостиной. Лицо ее выражало оскорбленное самолюбие, а душу сковала столь непривычная оторопь. Так и стояла она в недошитом платье без рукавов. Даже ее ужаснула Люсиль, посягнувшая на величие старости. Хотя сама Иветта полнилась холодным гневом: как не стыдно бабушке попрекать их кровными узами!
— Разве я сказала что обидное? — удивилась старуха.
— А то нет! — холодно бросила Иветта.
— И не думала! Я сказала лишь, что, хоть мы и верим в приметы, мы люди приличные.
Иветта не поверила своим ушам. Не ослышалась ли? Возможно ли такое? Возможно ли, чтобы убеленная сединами бабушка так беззастенчиво лгала?!
