конца и складывает его, а затем издает непроизвольный вскрик, когда видит то, что видит.
По другую сторону плота, за куполом, виднеется остров. Нет, даже два… И оба, кажется, не более чем в сотне футов. Белая песчаная бухта — первое, что он может разглядеть отсюда, и он решает плыть в ту сторону. Он пытается опередить выходящий из резины воздух, гребет обеими руками и улыбается как идиот.
Якобу не верится, насколько это похоже на карту, которую он купил в детстве. Что ж, думает он, может быть, папа был прав. Теплые бризы, тихая гавань. Он кричит, точно дикарь, чувствуя, как надежда стучит в висках.
Он не замечает черного судна с двумя коричневыми парусами, которое появляется на горизонте за его спиной.
Земля
Пора худеть, думает полный мужчина, пытаясь стащить с себя одеяния через голову. Шов застревает в складках откормленной пиццей плоти у подмышек — неловкое напоминание, что он по-прежнему ест как подросток. Несколько раз дернув ткань на спине, он наконец высвобождается. Затем вешает вывернутую наизнанку зеленую с золотом рясу на крючок рядом с доской для серфинга.
Что ж, зато проповедь получилась ничего, думает преподобный Томас Мэриголд, священник англиканской церкви Христа-Искупителя, с трудом натягивая шорты для плавания и оглядывая пол в поисках шлепанцев. Ну подумаешь, пришло всего девять старушек. Зато никто из них не кашлял, а когда он заговорил о том, что милость Господня больше любого греха, кое-кто даже поднял взгляд, выражая интерес. Надо будет к следующему разу придумать что-нибудь хлесткое, чтобы зацепить их, решает он, может быть, побольше цитат из Откровения в конце, чтобы поддерживать интерес.
Он берет доску почти с таким же трепетом, как и рясу, — ну ладно, с куда большим трепетом, чем рясу, — и, перекинув через плечо футболку, выходит на улицу к своему джипу. Может быть, на северо- восточном берегу сегодня будет хороший закат? Он чувствует, как возвращается жара. Ее все заждались: никто бы не выдержал еще целый день шторма после последних сорока восьми часов. Солнце палит и слепит.
Разъеденная солью машина проезжает вдоль неотразимо красивого пляжа, и Томасу не терпится ощутить, как песок обжигает ступни. Флотилия обломков разбитых катамаранов и лодок, похожих на сгоревшие спички, выкатывается на берег и уползает обратно в воду с каждой волной.
Томас надевает солнечные очки и смотрит на море. Может быть, удастся словить двухфутовую волну, но не больше. Скорее всего, меньше. Он заходит в воду и медленно бредет вдоль бурунов. Ничто не напоминает о шторме, который бушевал ночью. Теперь природа как будто затаилась, словно напоминая серферам, рыбакам и всем остальным, кто здесь главный.
И тут Томас видит большой, сдувшийся оранжевый шар.
По крайней мере, ему кажется, что это шар, пока он колышется на волнах в дальней части лагуны, где невозможно плавать из-за кораллов. Он зацепился за деревянные обломки пирса, который был здесь, когда в этих краях еще не начали регулярно ходить паромы. Резина скрипит все громче по мере того, как Томас приближается на своей доске.
Теперь он видит, что это спасательный плот, растерзанный на рифах. Внизу еще осталось немного воздуха, но резиновый купол беспомощно обмяк, облегая что-то неразличимое, лежащее в форме полумесяца.
Томас слезает с доски и, морщась от уколов кораллов, подбирается на цыпочках, чтобы лучше разглядеть.
— Есть здесь кто-нибудь? — кричит он, пугая самого себя.
Резина неохотно расходится под его пальцами, и внутри обнаруживается мертвая девушка с синеватой кожей.
— Господи Иисусе! — восклицает Томас, шарахнувшись назад и падая на кораллы, раздирая задницу и любимые шорты. Но, когда он встает, глаза девушки оказываются открыты. В правой руке она сжимает довольно большой пистолет, который, кажется, нацелен на него. Томас машинально поднимает руки, но тут же понимает, что бедолага слишком слаба, чтобы поднять пистолет и выстрелить.
Она озирается и морщится, и лицо ее при этом едва заметно розовеет. Но даже прямой солнечный свет не меняет цвет ее глаз — черных как смоль. Она хватается свободной рукой за свою ногу и спрашивает неожиданно громким голосом:
— У вас есть здесь больница?
И теряет сознание.
По другую сторону пролива Якоб наконец-то достигает острова.
Он не обращает внимания на то, что суетливые морские птицы замолкают в тот миг, когда он выходит на сушу.
Он слишком занят, он впитывает все вокруг: пляж тянется влево и вправо на расстояние чуть меньше мили и поворачивает за отвесной черной скалой. Он смотрит на свои босые ноги в песке, который на вид мельче детской присыпки. Якоб садится на корточки и смахивает немного песка, чтобы посмотреть, остаются ли грязные следы от ног. Конечно нет. Ты врал мне, папа. Он поднимается — опасливо, настороженно. Линия берега однообразна, куда ни глянь — низкая поросль, истрепанная соленым ветром, а под ней от чего-то прячутся безмолвные птицы. Но от чего? Якоб озирается, но ничего не видит. Ветер хватает листья на пальмах, заставляя их шлепать друг о друга, как будто Робинзон Крузо аплодирует своему избавлению от шторма. Якоб берет коробочку с плота и подцепляет крышку единственным уцелевшим ногтем.
Он исследует содержимое, стоя спиной к деревьям. Йод, швейный набор и фильтр для соленой воды. Он кидает в рот две таблетки обезболивающего и глотает их всухую, впервые осознав, насколько хочет пить. Зачем мне может пригодиться швейный набор? — раздраженно думает он, забыв, что следует быть благодарным уже за то, что остался жив. Его настроение немного улучшается, когда он находит маленький приемник и компас. Стрелка крутится вокруг своей оси, будто не может понять, где какая сторона света.
— Йо-хо-хо!
Скверно изображая пиратский клич, Якоб закрывает коробку.
— Ты не местный, — раздается хмурый голос из-за спины.
Якоб приподнимается и снова падает на задницу. Сперва он не видит ничего, кроме зарослей, отделяющих песок от остальной земли. Затем, не спеша, из зарослей появляется мужчина — сперва его огромные руки отгибают ветки, а там и сам он выходит на пляж и останавливается, уперев руки в боки. На вид ему лет пятьдесят, отекшее от выпивки лицо обрамляет густая борода с проседью. Некогда атлетическая фигура теперь порядком обрюзгла. Он одет в выгоревшие на солнце шорты и футболку цвета хаки. И он выглядит недовольным.
— Ты, говорю, не местный. И ты до сих пор ничего мне не ответил. Это невежливо.
Неловкость борется в Якобе с детским чувством разочарования, что остров не принадлежит ему одному до появления вертолетов спасателей. Он поднимается и изображает улыбку.
— П-простите, меня только что вынесло на берег.
Мужик кивает, как будто его полностью удовлетворил такой ответ, и теперь Якоб замечает что-то в мочке его уха — что-то сверкающее миллионом ярких красок на солнце.
— Я один здесь живу. Не хотел думать на твой счет ничего дурного, но, сам понимаешь, так проще.
— Я ужасно рад вас видеть.
Якоб неуверенно улыбается.
Мужик смотрит на спокойное море и снова кивает:
— Какая она злющая была ночью, а? Рвала и метала. А сегодня ластится, как кошка.
