Ободряющая улыбка. Эммануэль-благодетель. Роль, которую он играет с большим удовольствием, когда не извиняется за занятые деньги. Он ни цента никому не вернул. Весь в отца, куда больше, чем Якоб. Вплоть до пристрастия к постельному белью странных расцветок. Рашель, жена Эммануэля, притворяется, что ничего не знает. Но на семейных сборищах избегает смотреть Якобу в глаза — так проще скрывать правду.
— Спасибо, Манни. Спасибо тебе.
Якоб тяжело вздыхает.
Пенни возвращается в кабинет с двумя чашками, расплескивая кофе на ходу. Она нервно улыбается. Ее глаза припухли, а крылья носа покраснели от салфеток. Она хороша собой, хотя Якоб никогда раньше этого не замечал. Черные брови. Ямочки, которые видны только изредка, когда она забывает, что улыбается. Хорошенькая.
— Подумала, что вам сейчас не помешает, — объясняет она и ставит чашки на бронзовый стол в форме большого компаса. Эммануэль поднимает чашку и смотрит на Пенни, а не на кофе.
— Мне… очень жаль, — добавляет Пенни, избегая встречаться с ним взглядом.
— Ты прелесть, — говорит Эммануэль.
— Спасибо, Пенни, — благодарит Якоб.
Улыбаясь, она возвращается в приемную, где Джеймс Тейлор надрывается по радио. Завтра будут играть Саймона и Гарфункеля. Надо будет поставить будильник, чтобы не пропустить. Эта мысль его успокаивает. Он не платил Пенни уже три месяца. Они об этом ни разу не говорили. Не только его отец вечно скрывался от кредиторов. Якоб даже своей жене не рассказывал, насколько погряз в долгах. Он должен восемьдесят тысяч, и цифра только растет. Люди больше не покупают хорошие карты, он отлично это понимает. Теперь они просят своих детей распечатать схему проезда с компьютера или пользуются системой GPS, чтобы доехать до химчистки на углу. Дело, которое он любит всем сердцем, стало похожим на песню, слова которой никто не помнит.
Восемь лет назад, когда Якоб открыл «Стратегию выхода», ему было тридцать. Лора тогда еще каждое утро приносила ему на работу свежие цветы из лавки. Теперь уже не приносит. Единственный, кто все еще печатает для него в кредит, — это бывший сантехник по имени Гай, который купил старый печатный станок для развлечения. Якоб щедро снабжает его алкоголем и дисками с порнографией, чтобы тот был доволен, но старик уже начинает ворчать, что давненько не видел денег.
Он снимает здание возле эстакады надземного метро, где ходят поезда линий J, М и Z, и платит за аренду меньше тысячи в месяц — это последний дом в квартале, еще не определенный под снос. Пожарная лестница издает жуткий лязг, когда дует ветер. Кроме того, Бушвик не самый спокойный район: за последний месяц клиентов Якоба дважды грабили, когда они пытались уехать домой на метро. Он представляет, как отец выходит из чужой машины и идет в заросли на свалке, навстречу своей смерти. Ему хочется плакать. «Когда настанет день, — говорил Авраам им с Манни своим густым оперным голосом, — когда он настанет, я заберу вас, пацанов, и вашу мамочку на Ангилью, где пляжи такие белые, что даже босые ноги оставляют на песке грязные следы». Они так туда и не съездили. Якоб вообще нигде не был, кроме как в пределах квартала от Бруклинского технологического, а Эммануэль поступил в Полицейскую академию благодаря какому-то персонажу с золотым значком, которому Авраам устроил выгодную покупку нового «плимут-вояжера» для его жены.
— Пойдешь?
Якоб все это время грезил, как случается с ним всякий раз, когда ему не по себе.
— Прости, что?
Эммануэль морщится и застегивает пиджак.
— На встречу с адвокатом. Бернштейн, Бервик, как там его. Чтобы разобраться с имуществом.
— А что, есть с чем разбираться? — спрашивает Якоб, глядя на Пенни, которая закатывает карты Гавайского архипелага в коричневые тубы, чтобы завтра отправить жалкую партию заказчикам. Его раздражает, что брат плохо скрывает жадность. Даже сейчас. — Он собирался заложить мамины серьги, чтобы оплатить аренду за прошлый месяц, и заложил бы, если бы она его не застукала.
— Этот Бернштейн считает, что есть о чем говорить.
— Есть? Что у нас есть, кроме долгов? — Якоб слышит, как его собственный голос становится громче и заглушает звук проезжающего мимо поезда. Он смотрит на снежную вершину, дрожащую на стене, и представляет, как хорошо было бы сейчас там оказаться — в облаках, в полном одиночестве, и чтобы никто его не искал. — Люди приходят не пойми откуда со словами, что отец занял у них сотню баксов! Здесь нечего обсуждать, Манни.
Пенни делает приторный голос Джеймса Тейлора потише и поднимает бровь, пытаясь понять, уж не ссорятся ли братья.
Эммануэль поднимается и выглядит почти пристыженным, но тут же спохватывается.
— Он говорит, что отец отложил какие-то деньги. Будто он их где-то прятал. Не будь таким упрямым засранцем, Якоб. Бернштейн хочет видеть нас обоих. Сразу после похорон. Он может встретиться с нами в воскресенье, в полдень. Я уже договорился.
— Ты даже не дождешься, когда тело остынет, Манни? Будь хорошим сыном. Быть хорошим евреем тоже важно, но ты ведь не поэтому так торопишься.
— Иди к черту. Ты хотя бы понимаешь, куда ты катишься со своими картами? Может быть, твоя Лора ходит в мехах и шелках? Может быть, это случайность, что ты никак не заменишь коробку передач в своем «ниссане»?
— По крайней мере, у меня честный доход, — отвечает Якоб, вспоминая, как брат впервые взял деньги у наркоторговца и отпустил его. Даже отцу было за него стыдно.
— Зато у меня, в отличие от тебя, хоть какой-то доход есть.
— Хотите еще кофе?
Пенни, добрая душа, заходит с кофейником, но Эммануэль уже протискивает в дверь свои угловатые плечи и скалится точно так же, как в школе, когда он мухлевал в карты и его застукали. Пенни уворачивается от его руки, проходя мимо. Они с Якобом обмениваются взглядом.
— Значит, это твоя благодарность за то, что я проведал Лору, чтобы убедиться, что с ней все в порядке? — спрашивает Эммануэль. — Вот, значит, как?
— Я же сказал тебе спасибо, — отвечает Якоб, делая первый глоток остывшего кофе и вспоминая, что отец всегда пил черный, с тремя ложками сахара. По счету всегда платил кто-то другой.
— Увидимся на похоронах, — произносит Эммануэль и открывает дверь. — Если будут какие-то новости о том, кто это сделал, я дам тебе знать.
Затем он вновь оживляется. В голосе сквозит жадность, визгливые нотки.
— И насчет этого самого… я тебе позвоню.
— Увидимся, — говорит Якоб и машет рукой в спину брата. Он не переспрашивает насчет «этого самого». Это самое — это всегда деньги, которых у Эммануэля вечно нет.
К концу рабочего дня все нужные телефонные звонки сделаны, все всхлипывания и вздохи выслушаны.
Впрочем, мать отнеслась к известию удивительно спокойно. Стойкий оловянный солдатик их семьи, она направила свою скорбь на поиск правильного гроба и лучшего повара для поминок. Тетки и дядья Якоба все узнали из новостей по телевизору, где показывали, как вертолеты с камерами кружат над местом убийства в надежде найти какие-нибудь улики. Тетя Ди сказала, что видела, как ветер от лопастей поднял черную шляпу Авраама и сдул ее в воду, где она держалась на плаву какое-то время. Тетя Ди решила, что это добрый знак. Якоб успел поговорить с журналистами, дальними родственниками и бывшими клиентами отца.
Не позвонила только Лора.
Она провела весь день в Амаганссетте, где делала цветочные украшения сразу для двух свадеб — в обоих случаях с лилиями и стрелициями. У ее помощницы спустило колесо, и она не смогла приехать. Ее мобильник не ловил сеть. Один из клиентов пытался сильно сбить цену. Обычный день. Теперь она стоит в пробке по дороге домой и случайно слышит по радио, что ее свекра убили четырнадцатью выстрелами в грудь. Улица стоит. Она съезжает в сторону и петляет между грузовиков курьерских служб, думая о
