Вилли считает, что у раскаяния такой же вкус, как у чая, который она потягивает последний час. Открывать секреты — все равно что рисковать остатками своей жизни. Доверие никогда не входило в ее репертуар, и теперь ей хочется как можно скорее отсюда убраться. Нога снова дает о себе знать. Она наблюдает, как Томас силится навести порядок, но под его огромными неуклюжими руками кипы бумаг только растут. Снаружи на террасе бледно горят фонари, привлекая насекомых. Пара самодельных светильников, сделанных из разодранных пополам банок из-под газировки на стальной проволоке, с чайной свечкой, пытаются не отставать от электрических, но ветер постоянно их задувает. Ночь уже в пути, горизонт выстлан звездами.
Священник уложил гостью на своем диване и завернул ее ноги во все одеяла и пледы, что нашлись в доме, где царит худший бардак, чем в комнате Вилли, какой она ее помнит. Ржавая табличка «СЕРФ ИЛИ СМЕРТЬ» занимает все место над дверью, рядом с плакатом, на котором изображена гигантская волна, накрывающая крохотных серферов, — от них остаются видны только кончики носов и доски. Непарные кроссовки разбросаны по потрескавшемуся полу. Пустые коробки из-под пиццы молчаливо объясняют габариты Томаса. Черный великан что-то напевает себе под нос, но Вилли от этого не по себе. Звук заставляет ее нервничать, потому что он специально пытается ее успокоить, подавляя собственную тревогу ради ее спасения. Он держит в руках огромную кучу грязного белья и пытается всунуть ее в набитую битком корзину. На его лбу выступают капельки пота.
— Может, хватит уже? — раздраженно произносит Вилли, осторожно касаясь раны.
Томас останавливается и смотрит на нее. Его глаза гораздо спокойнее, чем его неуклюжие, порывистые движения.
— В смысле — хватит? Тебе нравится, когда беспорядок? Дай мне еще минутку, я просто хочу расчистить тут место.
Если бы у Вилли было с собой оружие, она бы, возможно, попыталась при помощи угроз выбраться наружу и вернуться на спасательный плот. У нее кружится голова с тех пор, как она очутилась на берегу. Не из-за потери крови. Просто нога Вилли не ступала на землю шесть лет с того момента, как она проснулась на «Гдыне». Ее внутренний гироскоп барахлит с непривычки. Дерево и песок под ногами — это неестественно. Она натягивает одеяло до подмышек и обхватывает себя руками. Звук воды, накатывающей на берег, вызывает у нее желание пойти посмотреть на волны. Все в ее разбитой жизни перевернуто с ног на голову. И Вилли предпочла бы снова оказаться жертвой двух незнакомцев, чем позволить кому-нибудь увидеть свои слезы.
— Я все выдумала, — заявляет Вилли, надеясь, что от шока Томас перестанет метаться туда- сюда.
— Что-что? — переспрашивает он, поднимая со стула трусы и стараясь их убрать так, чтобы она не заметила.
— То, что я в церкви наговорила. Это… не знаю, зачем я все это придумала. Просто забудьте обо всем, ладно?
К ее огромному облегчению, Томас садится на стул. Лицо его ничего не выражает.
— Я же сказал, что не буду звонить в полицию. Просто отдохни как следует.
Вилли пытается подняться, сперва высунув наружу раненую ногу и хватая один из костылей. Но вместо того падает на книжный шкаф с фарфоровыми фигурками серферов в героических позах. Томас остается на стуле, наблюдая, как она пытается не наступить на осколки фарфора, усыпавшие пол. Вилли хватает второй костыль как ружье, зажав подмышкой мягкую часть. Затем повисает на костылях, подняв глаза на священника.
— Мне нужно вернуть пистолет, — заявляет она, старательно воспроизводя безжалостные интонации Чумы. — Вы можете забрать его у того копа?
Томас качает головой.
— Что у тебя на уме?
— Я думаю, что он сюда придет и арестует меня, вот что. А теперь ответьте на мой вопрос. Что вам от меня надо? А? Хотите трахнуть меня? Если очень хотите, то можно.
Ее голос не меняется. Она не начинает расстегивать штаны. Теперь слова — ее оружие.
Томас быстро-быстро моргает, как будто ему в лицо подул сильный ветер. Он поднимается, и его расслабленные до сих пор ладони сжимаются в кулаки.
— Ты так со всеми, кого встречаешь?
— Практически, — отвечает Вилли, наслаждаясь его неловкостью. Она почти забыла, какой беспомощной чувствовала себя еще недавно, прежде чем потерять сознание и упасть в руки к ангелам. Уязвимость — удел жертв, а не охотников, она знает. Она решает расстегнуть джинсы, чтобы еще сильнее разозлить священника. Опять же, может, он и поведется, как знать, подумаешь — призвание.
— Ну что? Уверены, что не хотите пошалить?
Томас направляется к двери, ведущей на пляж, не глядя на девушку. Он наклоняется, чтобы подобрать фигурку, чьи ноги остались на доске для серфинга, но тело превратилось в белый прах, и ставит ее обратно на полку.
— Не можешь терпеть, когда кто-то делает для тебя что-то хорошее, да?
Его голос впервые звучит обиженно.
— Нет, конечно.
Вилли отворчивается, чтобы застегнуть джинсы. Дурацкий вопрос.
— Я от тебя ничего не хочу.
— Чушь. Всем что-нибудь надо.
Томас кивает, открывая стеклянные двери и приглашая в захламленный дом шум воды. Шторм отдыхает, и ветер слишком слаб, чтобы чайки на нем катались. Вместе с шорохом прилива до них доносится только чей-то далекий смех.
— Ладно, ты права, — вздыхает он и улыбается, как усталый старший брат. От его взгляда Вилли хочется заплакать. — Я хочу, чтобы ты простила себя, — говорит он, сдерживая гнев. — Можешь сделать мне такое одолжение? Это потруднее будет, чем оскорблять людей.
Вилли не знает, что ответить. Она подставляет щеки соленому воздуху, а Томас уходит на кухню, производя больше грохота, чем требуется. Вилли смотрит на темнеющие волны, представляя, как погружается в них и исчезает навсегда. Когда Томас возвращается с двумя тарелками супа, ей хочется извиниться, но она молчит. Они садятся на ступеньки террасы и дуют на суп, пока его не становится можно есть. Бесконечное «фффшшш», доносящееся с океана, успокаивает обоих, и Вилли позволяет себе негромкое «м-мм», съедая первую ложку.
— Вилли, — произносит Томас, выбирая кусочки тофу с поверхности. — Как это будет полностью? Вильямина?
— А не хватит уже вопросов? — Вилли толкает его здоровой ногой, и оба улыбаются. Они так и сидят, постепенно привыкая к обществу друг друга, пока созвездия над пляжем не становятся совсем четкими. Как будто холодные огоньки набирают силу от людей, которые загадывают на них желания.
Томас поднимается и шумно вздыхает, забирая свою тарелку.
— Я спать. В семь уже надо будет читать людям про воскресение Христово. Ты тут справишься?
На самом деле, конечно, он спрашивает, будет ли она все еще здесь с утра или превратится в призрака, как ей хочется.
— Справлюсь, — отвечает Вилли сразу на все три вопроса.
Она облокачивается на дешевую дранку, наслаждаясь треском, который та издает. Она, разумеется, солгала. Она дождется, пока Томас заснет. Затем прокрадется на цыпочках на кухню и снимет крышку с банки, в которой, как она успела заметить, Томас держит наличные. Потом выберет какое-нибудь невзрачное судно средних размеров и заплатит половину вперед. К моменту, когда верующие будут слушать рассуждения Томаса о вечной жизни, ее здесь уже не будет.
Ветер целует Вилли в губы. У него вкус соли и пыли. Она размышляет, жив ли пленник «Гдыни». Он посмотрел ей в глаза так, что она до сих пор не может описать, что в тот момент почувствовала, но знает, что лучше бы обошлась без этих чувств. Она концентрируется на том, чтобы загнать все желания и сомнения поглубже, где их настигнет оцепенение. И лишь когда она уверена, что не заплачет, Вилли глубоко