Не дожидаясь Якоба, он отправляется туда, не обращая внимания на ветки, которые хлещут обоих как непослушных мальчишек.
Пёсий остров обманчив.
Его можно разглядеть, только если не всматриваться и не требовать раскрыть свои секреты немедленно, а стараться сперва понять их значение. Местные вам подтвердят, это правда.
Если стоять на его блеклых берегах и смотреть в сторону пальм, покажется, что джунгли продолжаются до бесконечности, что каждый сантиметр песка покрыт корнями. И, возвращаясь к друзьям, вы скажете: там ничего нет, сплошные заросли. Если, конечно, вы не набредете случайно на логово Штурмана, которое найти совсем не просто, то маленький остров представится вам таким же необитаемым, как Гектору и Якобу.
Но чтобы увидеть нечто большее, чем заброшенные тропинки и пустые банки из-под пива, нужно верить. Верить, что до вас люди использовали этот простой клочок земли так, как вам и не снилось. Чтобы что-либо здесь найти, нужно сперва поверить, что это в принципе возможно. А ни один из мужчин, ищущих хозяйку зовущего голоса, не хочет потерять лицо.
Гектор затихает, настраивая слух на частоту, не тронутую циклоном. Якоб идет следом, стараясь игнорировать боль, пронзающую его от локтя до кончиков пальцев, которые горят, как будто у руки своя отдельная лихорадка.
— Что у тебя там? — спрашивает Гектор про спаскомплект, не поворачиваясь.
— Спасательный комплект, — отвечает Якоб, сжимая помятую алюминиевую коробку в здоровой руке.
— Не сильно-то он помог, когда я тебя вытащил с той яхты.
Улыбка Гектора — полумесяц презрения за полосой дождя, разделяющей их на тропинке.
— Это потому что ты не знаешь девушку, благодаря которой он мне достался.
— В твоей жизни больше трех женщин? Да я тобой восхищаюсь!
Теперь остров раскрывает свой мокрый занавес, позволяя гостям кое-что увидеть. Возможно, он хочет им показать, что происходит в его недрах. А может, он просто забыл замести следы.
Якоб первый замечает, что тропинка изменилась. До сих пор она была узкой и вилась меж колючих кустов, а теперь становится шире, и земля как будто поднимается. Рука болит, как в первый день, когда его прибило к этому берегу. За черным деревом мелькает какой-то тусклый отблеск. Шепот стекла и стали.
— Постой, — говорит Якоб, отталкивая в сторону последнюю ветку. Его сердце колотится в предвкушении. Он надеется, что Селеста там, и уже видит, как утешает ее и обещает спасение, хоть и не может сдержать обещание. — Сюда! — кричит он. Почему-то ему кажется, что пахнет бензином.
Последний шанс, раздается табачный кашель из-за плеча. Послушай своего друга, говорит Авраам, настойчивее, чем прежде, и на этот раз, кажется, всерьез боясь за сына. Сделаешь еще шаг — и не говори, что я тебя не предупреждал. Закрой глаза, Якоб, ради меня.
— Что там? — спрашивает Гектор, смахивая воду с глаз и размазывая по лицу кровь от свежей царапины на руке. — Я ни черта не вижу.
Силуэт выступает из дождя, который шумит в другой тональности, омывая огромный корпус. Он стоит в конце чего-то похожего на взлетную полосу. Неровный, потрескавшийся бетон по колено зарос травой.
Самолет.
Гектор шепчет испанские ругательства, с уважением и некоторым страхом проводя рукой по фюзеляжу. Большинство самолетов не перевозят проклятий или дурных предзнаменований. Они перевозят грузы и людей и медленно рассыпаются, когда их время приходит. Но этот самолет с выцветшими буквами «AIR ARUBA», все еще различимыми поверх потускневшей красной краски, закончил свой путь не естественным образом.
Его крылья отпилили. По всей видимости, недавно. Фюзеляж стоит один, шины на шасси все еще хорошо надуты, как будто самолет собирается куда-то ехать. Из овальных дыр, где раньше были крылья, торчат черные и желтые провода. Единственный пропеллер застыл без движения. В конце взлетной полосы стоит избушка, провалившаяся под собственным весом. Вокруг валяются пустые канистры. Из песка торчат два железных столба, похожих на печные трубы.
— Ты все еще слышишь голос? — спрашивает Якоб, просто чтобы спросить что-нибудь и развеять чувство, накрывшее теперь обоих.
Гектор секунду стоит молча, по-прежнему держа руку на корпусе самолета, как будто гладя живую собаку.
— Нет, сейчас нет, — говорит он, качая головой. — Но звук шел откуда-то отсюда, я уверен.
Якоб уже открывает боковую дверь. Шасси поскрипывают, когда он пробирается внутрь.
Четыре одноместных сиденья, установленные лицом в разные стороны, ждут пассажиров, которые никогда не поднимутся на борт. Белая кожаная обшивка потрескалась, как пережаренная хлебная корка. Воздух спертый, как будто здесь много лет никого не было. Якоб направляется к кабине пилота, спрятанной за еще одной дверью. Он смотрит на собственные руки, берущиеся за металлическую ручку, и вздыхает, прежде чем открыть. Ты ошибаешься, папа, говорит он сам себе и тянет ручку вниз.
— Ну, что там? — спрашивает Гектор снаружи голосом ребенка, у которого не хватает смелости зайти в дом с привидениями.
Никакие лыбящиеся скелеты не поджидают Якоба. Самолет не проклят, не заброшен и не разбит. Якоб улыбается, играя с приборами. Сам вид чего-то знакомого его искренне радует. И он изо всех сил старается не обращать внимания на локоть, который каждые полсекунды напоминает ему об опасности. Аккуратно сложенная карта полета лежит на сиденье второго пилота. Якоб проводит пальцами по темно- синим линиям, разделяющим схемы захода. Половина слова «ангилья» напечатана ярко-желтым по мелованной бумаге. Он представляет себя на месте пилота, а рядом — Лору. Ее синие глаза. Ее зубы, прикусывающие нижнюю губу, когда она смеется своим особенным смехом. Призраки. Лобовое стекло покрыто птичьим пометом и перьями.
Якоб собирается выходить, но тут замечает на стальном полу белый прямоугольник.
Это полароидный снимок, который настолько выцвел, что на нем не осталось ничего от жизни, когда-то пойманной со вспышкой. Якоб поднимает фотографию, и его передергивает. Он быстро возвращается по салону и выбирается наружу.
Гектор сзади кладет обе руки ему на плечи, как человек, долго готовивший сюрприз.
— Мы возвращаемся.
Он хмурится, как будто сам еще не верит в то, что говорит.
Якоб смеется:
— Ты настолько хорошо плаваешь?
— Мы оба возвращаемся. Тут есть лодка, прямо за избушкой. Я проверил.
Гектор неловко переминается с ноги на ногу. Птицы кричат, чувствуя в Перехватчике что-то, что он сам до конца в себе не признает.
— Здесь ничего нет, — продолжает он. — И никого.
А самолет — ну подумаешь.
— Ты иди, — говорит Якоб, отступая. Сигнал тревоги уже надрывается в полную силу. — Я остаюсь.
Гектор достает из-за спины пистолет с таким видом, с каким виноватый любовник достает букет, похищенный в чужом саду.
— Мы оба идем.
— Да как мне тебе объяснить, — начинает Якоб, глядя в черное дуло.
— Не стоит, — отвечает Гектор, собираясь с духом теперь, когда он достал свой секрет. Ему нравится ощущение пальца на курке. Уютно. Никто больше не будет им командовать. — За тебя объявили награду. Пятьдесят тысяч долларов. Кажется, твоя мать объявила.
Теперь Якоб начинает смеяться. Против воли его тело сотрясают приступы хохота, и сдерживать их нет никаких сил. Его глаза слезятся, живот начинает болеть. Семейство игуан, жмущихся друг к другу под искалеченным самолетом, уползает в джунгли в поисках более надежного укрытия.
— Моя мать? Послушай, ты за кого меня принимаешь? За беглого преступника?
