Гуро) и Игорем Северяниным. «Связанна с великими и сильными <…>, она всегда искала преклониться перед малыми», – замечает Архиппов. Но выучка пошла впрок: потом, в 1918, она за неделю напишет цикл вариаций на тему «Оттепель ночью»: «Романтика 30-40-х гг, – По Вяч. Иванову. – По А. Ахматовой – По А. Блоку. – По М. Кузмину. – По В. Брюсову. – По Игорю Северянину. – По Вере Меркурьевой» – не пародии, а очень тонкие (и очень трудные) стилизации. Почтительная современница стольких великих поэтов, она сумела выработать собственный стиль, не подражающий никому <…>. В 1914, после еще одной поездки в Москву, она заводит новую записную книжку с эпиграфом из Ахматовой: «В этой жизни я немного видела, / Только пела и ждала». Одно из первых стихотворений в ней – «о призывающих в Москве колоколах» – «Купола» (за год до цветаевских «Стихов о Москве»). <…>
16 ноября 1916 умерла мать Меркурьевых, Мелания Васильевна. Последними ее словами были: «Устала я». Через несколько месяцев Меркурьева найдет для этого слова в стихах «Маме». <…> Это о ней будет она думать над стихотворением «Поминальная суббота». <…>
Смерть матери стала переломом в жизни дочери. Она бросает опустелый Владикавказ и впервые уезжает в отдельную, самостоятельную жизнь: в Москву, навстречу поэзии и, может быть, любви: тому человеку, которого она будет называть и «друг», и «чужой».
Ей сорок лет. Стихотворение «Маме» написано почти накануне отъезда. Автобиография: «В 1916 году смерть матери, ликвидация всего и отъезд в Москву “навсегда”, в первых числах марта 1917 года. Одинокое лето в Москве, жара, болезнь – всё сразу. Всё оборвалось и одни стихи. <…>….огненный взрыв революции вне и внутри <…>». В Москве она живет у Гени Рабинович, осенью после болезни поступает на службу в Московский губернский книжный склад. Осенью же отваживается на решительный шаг: передает через кого-то «тетрадь стихов того лета» человеку, в котором ищет не только учителя слова, но и учителя жизни, – Вячеславу Иванову. Что было в этой тетради? («Мой город», «Лавки», «Кривыми улиц непролазных…», «Был вечер утру солнца равен…»).
Вячеслав Иванов жил на Зубовском бульваре («Зубовская пустынь» – видели мы у Меркурьевой) с молодой женой (его падчерицей) Верой Константиновной и двумя детьми. Здесь уже не было атмосферы той петербургской его квартиры-«башни» десятилетней давности, которая была точкой кипения русского символизма. Но авторитет хозяина был высок, титул «Вячеслав Великолепный» (заглавие едкой статьи Л. Шестова) сросся с его именем без всякой иронии, «излученье тайных сил» (слова Блока) по-прежнему исходило от него, начинающие поэты появлялись у него приливами и отливами – от Пастернака и Цветаевой, явившихся в литературе еще до войны, до таких мальчиков, как Александр Кочетков и Иван Кашкин. Стихи Меркурьевой ему понравились. 22 октября она пришла к нему впервые. Для нее, столько лет убеждавшей себя в собственном ничтожестве, это признание было событием почти непереносимым. «22.Х.1917» – озаглавлено двухчастное ее стихотворение <…> Через два месяца о том же самом написано другое стихотворение: («Пришла к нему неловкою и робкой…»). Мы почти можем подслушать разговор Меркурьевой с Вячеславом Ивановым и представить себе его завораживающие реплики. В архиве Иванова сохранилось письмо Меркурьевой с его пометами на полях 19 декабря 1917. «…имеют ли мои стихотворения, кроме условно эстетической, какую-либо ценность общего характера – по содержанию? есть ли в них что-нибудь, кроме размышлений одного бессмертного английского школьника на тему: “мир велик, а я мал”?» Помета: «Однако с прибавлением: “но я – мир”». – «Не верю я себе, и правильно: знаю же я себя». Помета: «Верить нужно не себе, а тому, что знаешь в себе». – «Очень способна всё бросить опять, и свет замерцавший – поэзию, “и уйти поруганной и нищей и рабой последнего раба”. И отчего это Волошин не посмел или не захотел сказать: “в Сатане юродивая, ‘Русь’”?» Помета: «От Аримана ближе к Христу, чем от Люцифера: это – русское чувство».
На Иванова новая гостья произвела неожиданно сильное впечатление. Меркурьева становится постоянной посетительницей его дома зимой 1917/18, в октябре — ноябре 1918 месяц живет у него и Веры Константиновны, пишет полугрустные-полушутливые стихи Александре Чеботаревской, подруге дома, и М. М. Замятниной, его домоправительнице. Он надписывает ей книги: «“Психея, пой!” Дорогой В. А. М. с требованием песен. <…> Рождественские дни. 1917 г.», «Вере Александровне Меркурьевой с радостным чувством совершенной уверенности в ее большом поэтическом даровании. <…> 25/111. 1918 г.», «Дорогой Вере Александровне Меркурьевой, – “… любимой Аполлоном, живущей в плену, в чужой земле и чьим не верят снов и песен звонам,… которая возьмет свой первый приз”. <…> 17/30 сент. 1918 г.» (цитата – из стихов Меркурьевой «Рождение кометы»), «Моей дорогой подруге Вере Александровне Меркурьевой, поэтессе, которою горжусь, – собеседнице, постоянно остерегающейся быть обманутой, но сознательно мною не обманываемой, – памятуя завет: “Любите ненавидящих вас” <…>. 1 мая 1920 г.». В копии, сделанной Е. Архиповым, «Вере Меркурьевой» посвящено стихотворение Иванова «Неотлучная» («Ты с нами, незримая, тут…»), написанное в августе 1919 и при жизни не печатавшееся; «незримая» – это покойная жена и вдохновительница Иванова Л. Д. Зиновьева-Аннибал (мать Веры Константиновны), чье присутствие он чувствовал и после ее смерти; здесь о ней говорится: «Ты нас, путеводная, водишь / По дебрям, где дремлет печаль, / И кров нам пещерный находишь, / И порознь разбредшихся вдаль / Влеченьем таинственным сводишь…» («Это я очень люблю», – надписала Меркурьева на копии Архиппова в 1932).
Освятить общее «влеченье таинственное» к высшему миру именем покойной Зиновьевой означало для Иванова высшую степень признания.
Для Меркурьевой признание Иванова стало толчком к истинному пароксизму творчества. Зимой и весной 1917/18 она пишет стихи непрерывно, почти ежедневно. Среди них две Центральные большие вещи (не считая многих мелких) посвящены Иванову. Первая – цикл: «Вячеславу Иванову – о нем»; оглавление: «Аспект мифический – Аспект космический – Аспект комический — Аспект лирический – Аспект люциферический» и в последнем: «Введение в круг — Бред 1-й — Соблазн II-й – Сон III-й – Такт смежный – Контакт последний – Видение вокруг». Вторая вещь – «Мечтание о Вячеславе Созвездном», чередование рифмованной ямбической прозы и коротких стихотворений; оглавление: «Миф о нем – Легенда о нем – Ложь о нем – Правда о нем – Сон о нем» и еще сопроводительное, контрастно-полушутливое стихотворение. Дата под ним 4 марта 1918. На следующий день Иванов ответил на ее «аспекты» стихотворением <…>:
