Пусть даже он твердо знал, что еще доберется до нее. Только сейчас, только здесь готовился он с таким наслаждением растерзать ее, а теперь не в кого было вонзить когти.
– Черномазая шлюха! – закричал он, бросаясь на Айшу. – Ты с ней заодно! Ты первая заплатишь мне!
– Подлец! – крикнула Айша с гордостью, свойственной ее племени. – Неужто воину пристало связываться с женщиной?
И тотчас же с удивительной смелостью она бросилась на него, брыкаясь, кусаясь, царапаясь, отбиваясь, гибкая и сильная, как дикая кошка. Герцог, большой любитель женщин, испытывал в этом сражении известную неловкость. Он с трудом оберегал глаза и чувствовал, что смешон. Наконец Айше удалось укусить его за руку, и он выпустил кинжал; теперь он схватился с ней вплотную, пытаясь сдавить ей горло. Борьба успокоила его гнев. Он был озадачен силой своей противницы, невольно восхищен ее отвагой, взволнован ее гибкостью, запахом, бисеринками пота, блестевшими на ее коже. Платье ее разорвалось. Герцог увидел ее крепкие, смуглые груди. Наконец ему удалось сжать ее стан и обе руки одной своей левой рукой, как тисками, а правую он протянул к ее горлу.
– Ну что ж, – сказала Айша гордо и насмешливо, – убей меня!
– Черная фурия! – прорычал Браччано, оскалив зубы, словно собирался укусить ее.
Он швырнул ее на пол и, не выпуская ее рук из своей, растянулся на ней во всю длину, придавив ее своей тяжестью.
Когда он поднялся, Айша подобрала его кинжал, протянула ему и сказала с таким взглядом, который нельзя было забыть:
– Можешь убить меня. Теперь я счастлива.
Как раз в это мгновение герцог казался себе безмерно смешным. Обожание, светившееся в глазах Айши, в какой-то степени вернуло ему уважение к себе. У него хватило ума, чтобы понять и оценить глубину этой привязанности. Он спрятал кинжал в ножны, погладил мавританку по голове и мягко сказал:
– Расскажи мне все, Айша.
Силой он не добился бы от Айши ни единого слова. Мягкость сломила ее сопротивление. Она рассказала все, во всех подробностях и в самых откровенных выражениях. Герцог страдал, как будто его пытали. Он шагал взад и вперед по комнате и стонал, хватаясь руками за голову. Когда Айша рассказала ему о портрете, из глаз его брызнули слезы. «Во всем виноват я сам, – думал он в отчаянии. – И все же она должна умереть».
Он послал к Медичи гонца. Он предоставлял шурину полную свободу разделаться с Орсини и требовал только свою жену. Когда письмо дошло до Франческо, тот был вне себя от бешенства: Орсини только что бежал с помощью двух тюремщиков, которые когда-то воевали под его началом, а теперь скрылись вместе с ним.
Герцогиня прибыла в замок Браччано в наглухо закрытой карете, сопровождаемой многочисленным отрядом вооруженных всадников. За два дня до ее отъезда Орсини удалось сообщить ей через ее духовника, что у него не вынудили признания и что он будет искать возможности спасти ее. Она тем же путем передала ему, что просит ничего не предпринимать, заверяла, что тоже ни в чем не созналась и что поэтому ее жизни ничто не угрожает. Она приказывала ему подумать о собственной безопасности и искать убежища во Франции. Орсини поверил и подчинился ей. Он перешел границу и через несколько дней был в Париже.
В тот самый день, когда герцогиня возвращалась домой, Браччано получил от венецианского сената весьма суровое приглашение явиться и объяснить свои поступки. Сенат был оскорблен его внезапным отъездом из Венеции без каких-либо видимых оснований, даже без предупреждения, и чуть ли не подозревал его в измене. Браччано поспешил вернуться и успокоить его. Он заверил сенат, что и не думает отказываться от своих намерений, и рьяно взялся за их осуществление. Спустя месяц, когда флот был готов к походу на мавров, он испросил у сената разрешения возвратиться домой, дабы привести в порядок свои дела.
Он приехал в свой замок вечером 7 августа 1576 года. С той минуты, когда Франческо протянул герцогине кинжал, она знала, что дни ее сочтены, и все время, пока Браччано успокаивал разгневанных венецианцев, недоумевала, что означает эта отсрочка. Еще больше удивилась она, когда герцог, приехав вечером, дал ей знать, что явится к ней через час Она думала, что он вообще не захочет ее видеть и пришлет вместо себя кого-нибудь из своих приближенных, ибо знатность рода охраняла ее от руки палача. Она была поражена, что он сам придет к ней. Она не думала о смерти, которую ей сулил его приход. Она думала только о том, что увидит его.
За это время в чувствах ее произошла разительная перемена. С тех пор как Орсини находился в безопасности, она больше не вспоминала о нем, и те два месяца, что они были близки друг с другом, как будто стерлись из ее памяти. Будущего у нее не было, настоящее было заполнено одним лишь ожиданием смерти; поэтому она жила прошлым, и – странное дело! – именно далеким прошлым: она вновь переживала первые годы своей любви к герцогу.
Ни одна невеста так тщательно не готовится к венцу, как готовилась Изабелла к этому последнему свиданию. Айше пришлось снова и снова переделывать ее прическу. Все было ей не по вкусу. Долго колебалась она в выборе платья, каждое казалось ей недостаточно праздничным и светлым. Она надела свои драгоценности и выглядела такой оживленной и радостной, сидя перед зеркалом, что Айша решилась спросить ее: неужели ей не страшно? «Да, – ответила герцогиня с очаровательной выразительностью, – мне страшно: я боюсь, что он убьет меня, не успев хорошенько рассмотреть».
После долгих размышлений она пришла к выводу, что ни прическа, ни драгоценности, ни платье не соответствуют месту, часу и обстоятельствам. Пришлось все снять.
Наконец она остановила выбор на ночной одежде, открывавшей ее прекрасные плечи, и распустила свои длинные волосы. Браччано вошел в то мгновение, когда они рассыпались по ее плечам, и застыл на пороге. Изабелла могла уже не бояться, что он убьет ее, «не рассмотрев». Герцог был не в состоянии заговорить или двинуться с места. Вся его жизнь сосредоточилась во взгляде.
Когда-то он привез из похода на мавров ковры и ткани теплых, преимущественно красных тонов. Изабелла покрыла ими стены и плиты пола, и в комнате поэтому было тихо и уютно, как в гнезде. Герцогине нравилось жечь в спальне благовония и украшать ее цветами. Тысячу раз за годы их долгой совместной жизни входил герцог в эту приветливую комнату и заставал жену в ту минуту, когда она распускала свои тяжелые косы. Он любил этот час, эти ароматы, эту тишину. И вот теперь он вновь обрел все былые радости, зная в то же время, что еще до рассвета навсегда их утратит.
